Между верой и любовью - [29]
Когда Эугенио вошел, Маргарита сидела на кровати. Он растерялся, увидев, как она хороша.
— Что я вижу! — воскликнул он. — Я пришел облегчить муки страдающей, желающей исповедаться, и что я вижу! Ты смеешься надо мной?
— Смеюсь? Над вами, падре? Эугенио, неужели ты думаешь, что я могу смеяться над тобой? — прошептала Маргарита ласково и нежно.
— Но я вижу, ты здорова, выглядишь лучше, чем вчера.
Появление Эугенио и в самом деле стерло бледность с ее лица и осветило его радостью, глаза ее блестели.
— Мне и в самом деле лучше, — отвечала Маргарита, — я уже не так сильно мучаюсь, но сама не знаю почему. Сердце говорит мне, что дни мои сочтены.
— Не надо верить этому, это лишь твое больное воображение. Но мне следует уйти, я не могу задерживаться в комнате девушки, которая, похоже, пребывает в полном здравии. Прощай, Маргарита.
— Ах, нет, не уходи! Сжалься, побудь со мной…
И столько мольбы было в ее голосе, что Эугенио растерялся. Какое-то время он стоял в полной растерянности, не в силах оторвать от нее взгляд.
— Маргарита! — воскликнул он наконец. — Ты и не представляешь, в каком я смятении, но…
— Не уходи, пожалей меня. Мне вовсе не так хорошо, как кажется. Известно, что перед самым концом смерть ненадолго отступает… Мне кажется, я проживаю последние минуты моей угасающей жизни. Какой сладкой будет для меня смерть, если ты будешь рядом, Эугенио…
— Маргарита… — бормотал Эугенио, тяжело дыша и садясь с ней рядом.
— Эугенио! Какое счастье увидеть тебя в свой последний час, вспомнить наше детство…
— Зачем вспоминать о тех счастливых днях, которых уже не вернуть…
— А разве это не счастье, что ты приехал? Мы ведь росли вместе как брат с сестрой, и сегодня, когда ты священник, я по-прежнему могу быть тебе сестрой и хотела бы умереть у тебя на руках.
— Замолчи, Маргарита! Замолчи! Мне невыносимо слушать это!.. Только сейчас я осознал, что натворил, какое счастье потерял. Боже, почему это случилось с нами? Я богохульник! Мне нет оправдания! — вскричал Эугенио, готовый биться головой о стену.
— Ты ничего не потерял. Тебе было суждено стать священником, посмотри на свои руки, они созданы для того, чтоб осенять верующих крестом…
Маргарита взяла его руки в свои и стала целовать их со всем уважением к его сану. От одного прикосновения этих чувственных, пылких губ по телу Эугенио пронеслась дрожь и пламя желания обожгло его сердце. Испуганный, он резко вскочил. Маргарита задержала его руку.
— Не уходи, умоляю…
Эугенио как зачарованный сел рядом, дрожа всем телом, лоб его покрылся испариной, а глаза застилали слезы.
— Маргарита, я не ухожу, — шептал он, — но, ангел мой, сжалься, помни, что я священник…
— Это не важно. Я лишь хочу обнять тебя перед тем, как закрою глаза…
Девушка обняла руками его плечо и, улыбаясь, не сводила с него взгляд, в котором можно было прочесть целую поэму о любви. Ее горящие глаза тонули в неге, легкое дыхание слетало с полуоткрытых губ и касалось его лица.
Комнату заливал тусклый свет от окна, воздух был напоен пьянящим ароматом стоявших на столе цветов. В доме они были одни. Маргарита положила голову на плечо Эугенио и обняла его.
Мгновение полного, невообразимого счастья! На пороге Ада! Да какая разница!
Глава двадцать четвертая
Родственники и друзья семьи Антунес, пришедшие в этот воскресный день в церковь, с нетерпением ждали молодого падре, которому предстояла первая в его жизни служба. Эугенио, испытывавший невыразимое волнение, пришел в церковь намного раньше намеченного часа.
Поговаривали, что когда падре вошел в церковь, колокола сами залились в перезвоне, а резкий порыв ветра распахнул дверь.
Падре был мертвецки бледен. Его глаза выдавали печаль и озабоченность. Мрачные мысли терзали его разум словно облака, заволакивающие небо перед раскатом грозы. Как ни старался, он не мог примириться с происходящим. Раздираемый на части угрызениями совести, стыдом и отчаянием, он полностью отдал свое тело и душу на волю судьбы. «Что бы ни уготовила человеку судьба, он должен подчиниться ей, — думал Эугенио, идя к алтарю, чтоб помолиться перед тем, как приступить к своим обязанностям. — Не оскверняю ли я своими сомнениями Церковь, как оскверняют ее некоторые священники, прикасающиеся к потиру своими нечистыми руками? Козни дьявола толкнули меня в такую пропасть, из которой мне уже не выбраться».
Стоило Эугенио закончить молитву у алтаря, как к нему подошла бедно одетая старушка и попросила отпеть покойницу. Сам не понимая почему, он почувствовал оцепеняющий ужас. Холодный пот выступил у него на лбу, тело, казалось, одеревенело. Он взял молитвослов и, сопровождаемый ризничим, что нес кропило, не чувствуя ног, направился к гробу.
В скромном открытом гробу, с двух сторон которого горели свечи, лежала женщина. Белый платок закрывал лицо умершей, на груде ее лежал веночек из цветов — символ невинности. Народ в церкви еще не собрался, лишь там и тут молились старушки.
