Между ночью и днем - [73]

Обед принес афганец Витюня Кирюшин. Пока мы не виделись, его симпатия ко мне окрепла, но выглядел он озадаченным. Молча расставил на тумбочке тарелки: борщ, отбивная с картошкой, пиво, хлеб.

— Откармливают, — сказал я. — Добрый каннибальский обычай.

Слова «каннибальский» он не понял, насторожился:

— Ты про что?

— Готовят на убой.

Поглядел сочувственно:

— Похоже на то. Хозяин рвет и мечет. Чего-то ты ему сильно напортачил.

— Не больше, чем он мне.

— Ну, тут нам равняться не приходится. Ты бы повинился, если в чем виноват.

— Ага, виноват. Вовремя не удавился.

— Слыхал, они твою бабу поймали?

— Поймали, — признал я. — И мучают.

— Да, дела… — подвинул мне под локоть тарелку с отбивной. — Да ты кушай, кушай. Мясцо свежее. Позавчера свинку завалили.

Я и кушал за двоих, а простодушный афганец грустно глядел мне в рот. На его загорелом лице боролись противоречивые чувства. Видно было, что сочувствовал и готов был помочь, но не знал как. Налил себе и мне пива, выпил, задымил.

— Я тоже ихние дела не все одобряю. Но жить-то надо, верно? Вот и нанялся. Ничего, служу пока. А завтра, возможно, плюну. Но это тоже не так легко, сам понимаешь.

— Вить, может, вечерком, попозже, отпустишь в подвал? С невестой повидаться.

Не на шутку задумался, как на экзамене.

— Я бы, пожалуй, рискнул, но тебе не советую.

— Почему?

— Это тебе кажется, что дом пустой. В нем сотня щелок, и в каждой глаза. Зачем зря задницу подставлять.

— Я же вчера ходил — и ничего, обошлось.

Удивился моей наивности:

— Ты не сам ходил, тебя Лерка водила. Совсем другой расклад. Лучше я потихоньку об твоей подружке справки наведу. Как она, где. Хотя и это чревато, сам понимаешь.

— Витя, я ведь не был в Афгане. Обманул тебя.

Мудро улыбнулся, блеснули сахарные зубы.

— Да я сразу допер.

— Почему же ты?..

— Почему сочувствую? Держишься весело, уважительно. Не похож на этих сучар. У меня к ним свои претензии.

— Спасибо, Витя.

— На здоровье, Саня.

Ближе к вечеру подоспела Валерия, пахнущая ванной и французскими духами, в каком-то умопомрачительно пестром наряде: то ли кимоно, то ли сарафан, но спина голая и коленки сверкают.

Я показал ей деньги и передал распоряжение Шоты Ивановича: велел, дескать, немедленно купить костюм, потому что собирается со мной вместе фотографироваться для семейного альбома. Девица захихикала, цапнула деньги в кулачок и удрала. Через час вернулась с покупками. Все в нарядных упаковках, новехонькое — джинсы, светлый блейзер, роскошные штатовские мокасины на толстой подошве. Примерка пошла ходко. Первым делом Валерия определила, что свалявшиеся грязные бинты не идут к обновкам. Через дверь кликнула Витюне, чтобы привел какого-то Хоттабыча. Через пять минут появился Хоттабыч — худой белоголовый замухрышка в засаленном белом халате и домашних шлепанцах. Где-то, видно, рядом у них был медпункт. Из медицинского саквояжа с голубым крестом Хоттабыч извлек все необходимое для перевязки. Действовал со сноровкой, и за все время, что пробыл в комнате, не проронил ни единого слова. В глаза мне тоже не посмотрел ни разу, словно опасался увидеть что-то недозволенное. Зато Валерия веселилась вовсю: давала глупые советы, вроде того, чтобы на всякий случай поставил мне клистирчик; потом обнаружила у меня на плече какую-то сыпь и трагически потребовала у доктора, чтобы тот установил, не венерического ли она происхождения. Хоттабыч не обращал на нее ни малейшего внимания и сделал такую тугую, удобную «восьмерку», какую и в больнице не делали. Заодно выстриг и обработал новую, только вчера полученную рану на затылке.

— Спасибо, доктор, — сказал я. — У вас золотые руки.

Молча кивнул и удалился, оставив после себя запах йода и крепкого коньячного перегара.

Джинсы оказались впору, ботинки велики на два размера, зато блейзер обтянул туловище, как резиновая перчатка.

— Красавец, — оценила Валерия. — Еще смешней, чем был. Ну давай, теперь быстренько раздевайся.

— Зачем?

— Да ты что, Саш, не видишь? Я вся взопрела. Или хочешь в одежде попробовать? Нет, я люблю безо всего.

Чтобы подать пример, ловко выпрыгнула из своего кимоно-сарафана и осталась такой, какой мать родила — голенькой, прелестной, грациозной и неутомимой. Карие очи заволокло желанием. Кокетливо потянулась ручонками:

— Любимый, ну что же ты! Девочка готова.

…Она, как обычно, осталась не совсем довольна.

— Все-таки ты чересчур деликатный, — попеняла, поднося зажигалку к моей сигарете. — Немножко надо быть погрубее. Жаль, Четвертачок повесился, он бы тебе дал пару уроков.

— Валерия, дорогая, — сказал я как можно безразличнее. — Отведи меня к Кате.

Вытаращила глаза, еще чуть затуманенные.

— Ну ты даешь! Мы же вчера ходили, и чем кончилось?.. Двое жмуриков — и больше ничего.

Переубедить я ее не успел: пришел давешний абрек и передал приказ Могола: немедленно явиться. Когда проходили мимо Витюни, тот почему-то отвернулся. Я решил, для конспирации. Абрек, который меня вел, был безликий и безымянный. То есть лицо у него, конечно, было, но из тех редких лиц, по которым хочется без предупреждения вмазать кирпичом. На этот раз он повел меня не по коридору, а сразу взял направо: по боковой лестнице (сколько же тут лестниц?) спустились вниз, миновали два лестничных перехода и очутились в небольшом помещении без окон, заставленном книжными стеллажами. Мебели никакой — единственный колченогий железный стул в углу. Конвойный ткнул в него пальцем: