Между ночью и днем - [57]

— Вот этого не надо, — всполошилась мать. — Хватит нам твоих сюрпризов. Неужто жениться надумал?

Я увел ее в коридор и вручил запечатанную пачку десятитысячных купюр.

— Не экономь, мама. Покупай все, что нужно.

— Что с тобой происходит, сын?

— Влюбился, мама. Честное слово!

— Который раз?

Целуя ее щеки, я почувствовал влагу.

ГЛАВА 6

Я не знал, кто ему помогает, но он шел по следу точно, цепко, как матерая овчарка, и не заметно было, чтобы устал. Но ошибки бывают у всех, не только у меня, поэтому я спросил:

— Выходит, Григорий Донатович, приближаемся к финишу?

Он вел машину аккуратно, не гнал без надобности и склонен был всегда уступить дорогу тем, кто рвался вперед, не соблюдая правил. Покосился на меня:

— Приближаемся, да, но не так быстро, как хотелось бы.

— Однако сегодня вечером… Или пан, или пропал…

— Нет, Саша, не горячись. Сегодня вечером попросим Катеньку приготовить вкусный ужин. Выпьем по рюмочке и пораньше ляжем.

— Не хотелось бы выглядеть дураком, — я поспешно закурил, — но хотелось бы уяснить…

— Сегодня Могол не придет. То есть придет, но не один.

— Почему?

— Да уж так. Могол крупный хищник, не Четвертачок. В ловушку не сунется сломя голову. Он поступит иначе. Сейчас вокруг того места, где мы назначили свидание, столько его людей, что мушка не пролетит незамеченной. Двум таким «чайникам», как мы с тобой, там вообще сегодня делать нечего.

— Но как же…

— Любимая дочурка, скажешь? Да, Саша, любимая. Но ты плохо представляешь, как он устроен. Он пока только немного разозлился. Кто мы такие для него? Две шавки, которые осмелились тявкнуть откуда-то из подворотни. Зачем ему лично марать об нас руки, если он пол-Москвы под себя подмял? Он больше оскорблен, чем напуган. Да и не верит, что Лерочка действительно в опасности. Вот когда…

Внезапно я испытал упадок сил, какой бывает после долгой работы, когда вдруг выясняется, что все расчеты были заведомо неверны. Гречанинов это заметил, посочувствовал:

— Не унывай, Саша! Все идет по плану.

— По плану? Но как же с ним можно договориться, если он такой? Он получит свою дочурку, а потом…

Тут уж Гречанинов удивился, посмотрел на меня как-то странно и резко перевел разговор…

Катю я увидел издали: она смотрела из окна. Чудно: дом большой, стоквартирный, но я поднял голову и сразу встретился с ней глазами. На шестом этаже ее лицо казалось обрамленным в траурную рамку. Я помахал рукой, и в ответ она скорчила диковинную рожу. Мое сердце было уже с ней.

— Давайте съездим в загс, — сказал я Гречанинову. — Мы с Катей заявление подадим.

— К чему такая спешка?

— Если меня прихлопнут, ей хоть квартира останется.

Сели в лифт.

— Не позволяй себе расслабляться, — сказал Гречанинов. — Саша, ты же сильный человек.

Замечание подобного рода от любого другого я воспринял бы как скрытую насмешку, но Гречанинов имел право говорить все, что ему вздумается. Я испытывал перед ним внутреннее смирение, которое ничуть не тяготило. Ощущение, что этому человеку я уступаю во всем, было даже приятным…

Катя поинтересовалась, обедали ли мы. У нее все было готово: овощной суп, жаркое и компот из сухофруктов. Извинившись перед Гречаниновым, я увел ее в спальню. Осторожно обнял, поцеловал в губы. Она была как неживая. Я спросил, любит ли она меня. Она ответила, что любит, но очень устала. Не от любви, нет, а оттого, что ей приходится целыми днями сидеть взаперти. Я уверил, что это нормально, когда человек скучает в одиночестве. Катя спросила, долго ли это продлится и что ей делать, если мы утром уйдем, а вечером не вернемся. Я сказал, что такого не может случиться, потому что с Григорием Донатовичем не справится никто. Он богатырь, супермен, и, возможно, знает тайну философского камня. С этим она согласилась, но заметила, что напрасно я считаю ее дурочкой, которая ничего не понимает. Она, оказывается, не вчера родилась на свет и еще до встречи со мной перевидала столько всякого дерьма, что почти утратила веру в людей. Иногда ей кажется, что весь мир состоит из насильников и тех, кого они преследуют. Мы же с ней, она и я, не способны оказывать настоящее сопротивление, и то, что нам до сих пор не оторвали головы, всего лишь счастливая случайность, но это вопрос времени. Я старался ее утешить, утирал слезы, целовал и гладил худенькие плечи, и постепенно мы оказались в таком состоянии, что захотелось прилечь поудобнее. Будет неприлично, прошептала Катя, если войдет Григорий Донатович и увидит, чем мы занимаемся, но остановиться мы уже не могли. Ласковое наше соитие было подобно предутренней грезе, и никто нас не будил, пока мы сами не очухались. Оконную занавеску трепал ветерок, комната слегка покачивалась, как лодка, которую оттолкнули от берега. Блестящие Катины глаза были прекрасны, в них стояла вечность.

Закурив, я сказал:

— Я тут пораскинул умишком маленько. Надо нам с тобой пожениться.

— Не надо так шутить.

— Я не шучу. Я уже с Григорием Донатовичем сговорился, чтобы до загса подбросил. А ты что, против?

Катя села, свесив ноги с кровати, закуталась в халатик: теперь я видел только пушистый упрямый затылок.

— Саша, я тебе не верю.