Между ночью и днем - [2]

— Нам волноваться не из-за чего, — он открыл очередной «перебор», — Пускай те волнуются, которые куда-то спешат.

Гусь невозмутимо объявил «стук» и выдал по последней карте. Краем глаза я заметил, что у толстяка на руках бубновый туз. Он засопел еще громче.

— В банке шесть мохнатых, — напомнил Веня Гусь неизвестно кому. Он готовился к завершающему трюку, дерзкая его улыбка засияла ярче.

— На банк! — решился оптовик и протянул руку за картой. — Открой!

Гусь небрежно метнул рубашкой вверх шестерку треф. Не знаю, как прежде складывалась карточная судьба оптовика, но все страдания измученного, азартного сердца отражались на его лице так же ясно, как в букваре. Набрав семнадцать очков, он впал в некое подобие комы: прикрыл на секунду глаза, и капелька пота повисла на багровой щеке, точно жемчужина. Веня Гусь сделал вид, что подавил зевок, и незаметно мне подмигнул.

— Открой еще одну! — выдохнул оптовик.

Веня швырнул перед ним даму червей. Толстяк вздохнул так тяжко и с таким облегчением, как древний паровоз, дотянувший по воле опытного машиниста до ремонтного депо.

— Себе! — бросил победно.

Как обычно, мне не удалось уследить за манипуляциями Гуся. «Очко» сползло с его тонких пальцев медленно и красиво, как кожура со спелого банана.

— Ну вот, — сказал он виновато. — Опять тебе не повезло, старина. Похоже, сегодня не твой день.

Надо заметить, старина держался стойко. Спокойно пересчитал свои и Венины очки, достал из внутреннего кармана пиджака пухлый бумажник и ловко отслюнил из внушительной пачки двенадцать стодолларовых купюр.

— Зелененькими примешь? — В его сиплом голосе просквозила невнятная угроза, но Гусь не обратил на это внимания.

— Почему нет? Баксы — они и в Греции баксы. Еще конок?

— Да, — кивнул толстяк и взялся банковать. Долго, тщательно тасовал колоду и дал нам с Гусем по очереди подснять. На банк сразу положил пять сотенных.

Игра потянулась поначалу скучно. Мы пощипывали оптовика по маленькой, но карта шла ему хорошо, и минут через двадцать сумма на столе удвоилась. Еще какие-то двое молокососов подгребли сбоку и молча наблюдали за игрой. Астматическое сопение оптовика постепенно перешло в ровный, хотя и с паузами, гудеж, точно он храпел наяву. Его, конечно, нервировала наша собачья пристрелка, да и чувствовал он, что лимит везения вот-вот кончится.

— А вдарю-ка я по пятачку! — грозно объявлял Веня Гусь, словно ставил в заклад голову, и через секунду, мельком глянув на свои карты, с горестным вскриком добавлял к общей куче пять баксов.

— Нет, я, пожалуй, на столько не потяну, — вторил я ему. — Дай-ка, любезный друг, пару карт на три доллара.

Два раза подряд я останавливался на шестнадцати очках, потом на туза с вальтом прикупил десятку, а в следующий раз, наоборот, к двум семеркам открыл туза. По маленькой-то по маленькой, но за несколько кругов сто с лишним баксов выставил. Наконец при раздаче банкир выдал мне крестовую даму, а с ней я всегда чувствую себя уверенно, потому что она напоминает мне Настю Климову, мою старую подружку, которая как-то за один год трижды побывала замужем, и от каждого мужа при разводе получила по однокомнатной квартире.

— На сто пятьдесят, — сказал я.

К даме пришла семерка, валет и шестерка — восемнадцать очков. Не плохо и не хорошо, как купание в мелкой воде. На всякий случай я задумался, как бы замешкался: брать еще карту или нет?

— Себе, — буркнул нерешительно. Оптовик открыл туза и шестерку — семнадцать.

— Ваших нет, — сказал я и забрал из банка сто пятьдесят баксов. Оптовик перемешал колоду, поднял заблестевший взгляд на юнцов, столпившихся у стола.

— Вам что, больше делать нечего, ребятки? — спросил негромко.

Ребятки захихикали.

— А ну убирайтесь отсюда!

В его осипшем голосе вдруг прорвалось столько ярости, что молодежь не решилась возражать, гуськом потянулась в глубину зала.

— Сколько там на кону? — небрежно спросил Гусь.

— Около тысячи, — ответил банкир.

— Давай по банку.

То, что произошло дальше, меня не слишком удивило. Гусь попросил две карты, банкир протянул ему одну, потом не спеша вторую и внезапно левой рукой, опустив колоду, ухватил Веню за кисть и резко ее вывернул. Проделал он это так ловко и стремительно, что я и в нем заподозрил шулера, решившего тряхнуть стариной. На столе, как в карточном фокусе, открылось очко из трех семерок и добавочный валет. Гусь продолжал улыбаться с прилипшей к губе сигаретой.

— Ну и что теперь? — спросил он нагло.

— Ничего, — ответил оптовик и слева, точно кувалдой, маханул ему по уху. Удар был сочен, как поцелуй сладострастника. Веня Гусь опрокинулся вместе со стулом и по воздуху плавно долетел до стены, в которую воткнулся башкой, как штопором. За ним, вопреки уже всем вообще физическим законам, туда же мягко спланировал бубновый валет и уместился у него на груди. Драчун не удовлетворился содеянным. С неожиданной для тучного человека легкостью он подскочил к поверженному шулеру и начал сноровисто охаживать его пинками под ребра. Самое поразительное, что Веня Гусь при экзекуции даже не пытался увернуться и продолжал лучезарно улыбаться. Самообладание, достойное героя. Когда озверевшего оптовика оттащили от жертвы двое местных качков, Гусь смачно выплюнул на пол кровавый сгусток и с укором произнес: