Между небом и землей - [20]

– Слишком рано, и мне не хотелось бы говорить на эту тему.

– Почему ты не хочешь об этом говорить?

Он заметил с ехидцей, что она была интерном, а не психоаналитиком. Что он не хочет об этом говорить, потому что это причиняет ему боль и сама тема для него слишком печальная. «Прошлое таково, каково оно есть, вот и все». Он руководит архитектурным бюро и вполне этим счастлив.

– Мне нравится то, что я делаю, и люди, с которыми работаю.

– Это твоя тайна?

– Нет. Не настаивай, это принадлежит только мне.

Он потерял мать рано, а отца еще раньше. Они дали ему все лучшее, что в них было, – за то время, которым располагали. Так сложилась жизнь, в этом были и преимущества, и неудобства.

– Я по-прежнему ужасно хочу есть, хоть мы и не в Сиднее, так что поджарю-ка яйца с беконом.

Артур отправился на кухню. Лорэн пошла за ним.

– А кто тебя растил после смерти родителей?

– Ну что ты пристаешь? Это совсем не интересно. У нас есть занятия поважнее.

– А меня интересует.

Артур возился с плитой, Лорэн стояла рядом.

– Что тебя интересует?

– Что произошло в твоей жизни, из-за чего ты способен на подобные вещи.

– Способен на что?

– Плюнуть на все из-за тени женщины, которую ты даже не знаешь, и даже не ради ее попки – меня это заинтриговало.

Артур начал есть.

– Не устраивай мне сеанса психоанализа, у меня нет ни желания, ни потребности. Не ищи во мне сумеречных зон, их нет, поняла? Существует прошлое, самое что ни на есть конкретное и неизменяемое, поскольку оно прошлое.

– Значит, у меня нет права знать тебя?

– Да нет же, право у тебя есть, конечно есть, но ведь сейчас ты хочешь узнать мое прошлое, а не меня.

– Думаешь, мне будет трудно слушать?

– Нет, но это очень личное, и не слишком веселое, и долгий разговор, и не тема для обсуждений.

– А мы не опаздываем на поезд. Мы работали два дня и две ночи без передышки, так что можем сделать паузу.

– Тебе бы стать адвокатом!

– Да, но я врач! Отвечай мне.

Он молча доел яичницу, положил тарелку в мойку и направился в гостиную. Обернулся к Лорэн, уже сидевшей на диване.

– В твоей жизни было много женщин? – спросила она, не поднимая головы.

– Когда любят, то не считают!

– И ты еще утверждаешь, что не нуждаешься в психоаналитике! А тех, кто «считается», у тебя было много?

– А у тебя?

– Вопрос задала я.

Он ответил, что любил трижды, один раз подростком, второй – когда был молодым человеком, и еще раз, уже «менее молодым человеком», в момент, когда тот превращается в мужчину, но до конца еще мужчиной не стал, иначе они и по сегодняшний день оставались бы вместе. Она сочла ответ чистосердечным, но тут же поинтересовалась, почему все сорвалось. Потому что он был слишком цельным человеком. «Собственником?» – уточнила она, но он настаивал на слове «цельность».

– Моя мать обучала меня с помощью историй об идеальной любви, а наличие идеалов создает серьезные затруднения.

– Почему?

– Ты ставишь планку слишком высоко.

– Для другого?

– Нет, для себя.

Ей бы хотелось получить более подробные объяснения, но он воздержался из боязни показаться старомодным и смешным. Она все же предложила ему рискнуть. Зная, что никакая удача не поможет сменить тему, он согласился.

– Разглядеть счастье, когда оно лежит у твоих ног, иметь смелость и решимость нагнуться, подобрать его, прижать к себе… сохранить. Это разум сердца. Просто разум, без разума сердца – всего лишь логика, и она недорого стоит.

– Значит, это она тебя бросила!

Артур ничего не ответил.

– А ты так до конца и не исцелился.

– Вовсе нет, я исцелился, хотя и не болел.

– Ты не сумел любить ее?

– У счастья нет владельца. Иногда нам выпадает шанс взять его в аренду, стать его квартиросъемщиком. И надо быть очень аккуратным с квартплатой, иначе мигом выставят за дверь.

– Звучит обнадеживающе.

– Все боятся каждодневности, как будто она несет в себе фатальную неизбежность, чреватую скукой, привычкой; я в эту неизбежность не верю…

– А во что ты веришь?

– Я верю, что каждодневность – источник взаимопонимания, даже соучастия, и, в отличие от привычек, именно она позволяет нащупать сочетание блеска и банальности, обособленности и близости.

Он заговорил о несобранных плодах, которые так и были оставлены гнить на земле. «Нектар счастья, который никогда не будет выпит – из-за равнодушия и невнимания, из-за привычки, уверенности или самодовольства».

– Ты пробовал?

– По-настоящему никогда, всего лишь робкие попытки применить теорию на практике. Я верю, что страсть может развиваться.

Для Артура не существовало ничего более завершенного, чем супружеская пара, которая проходит сквозь время, смиряясь с тем, что страсть сменяется нежностью. Но можно ли так прожить жизнь, если стремишься к абсолюту? Он не считал зазорным хранить в себе нечто детское, какую-то частицу мечты.

– В конце концов мы становимся разными, но все мы изначально были детьми. А ты любила? – спросил он.

– Ты знаешь много людей, которые не любили? Ты хочешь знать, люблю ли я сейчас? Нет, да и нет.

– Много обид было в твоей жизни?

– Для моего возраста – да, немало.

– Ты не слишком разговорчива; кто это был?

– Он не умер. Ему сейчас тридцать восемь лет, он киношник, красавец, много работает; немного эгоист, идеальный парень…