Между Москвой и Тверью. Становление Великорусского государства - [13]

Увлекательная задача – проследить образование на девственной почве нового уклада политической и общественной жизни – дала В.О. Ключевскому лучшие, быть может, страницы его неподражаемого «Курса русской истории». На фоне первобытной природы с полудиким финским населением яркой фигурой выступает князь-вотчинник, колонизатор и организатор, подымающий личными усилиями культурную новину. Этот образ создан С.М. Соловьевым и художественно разработан В.О. Ключевским в яркой антитезе: «Военный сторож и подвижной вотчин всей Русской земли, князь с XIII в. становится на севере сельским хозяином-вотчинником своего удела»46. Колумбом Поволжья выступает Юрий Долгорукий. «Здесь, на севере, в обширной области, – читаем у Соловьева, – …в этой суровой и редко населенной стране находился только один древний город – Ростов Великий», но «скоро начали возникать около него города новые; сын Мономаха, Юрий, особенно прославил себя как строитель неутомимый». И Ключевский сохраняет то же представление о князе Юрии: «Начиная с Юрия Долгорукого, оставившего своим детям столько городов и селений в Суздальской земле, каждый князь, правивший этой землей или ее частью, покидал свое владение далеко не таким, каким заставал его; край оживал на его глазах: глухие дебри расчищались, пришлые люди селились на новях, возникали промыслы, новые доходы прибывали в княжескую казну, новые классы завязывались в обществе»47.

Откуда это представление о Юрии-градостроителе? Нашими источниками засвидетельствовано построение им четырех «градов» – Кснятина в устье Нерли, Юрьева-Польского, Дмитрова и Москвы48. Но Татищев приписал Юрию широкое градостроительство, а Соловьев и Ключевский ссылаются на него как на источник. Ключевский поясняет это обстоятельство утверждением, что Татищев, согласно его собственному заявлению, «начал встречать целый ряд других новых городов в Северной Руси, которые не были известны до того времени», – «в своих источниках, теперь исчезнувших». Однако мы у Татищева не встречаем такой ссылки на источники. Он только указывает в пояснении своего упоминания о построении Юрием многих городов «в Белой Руси», что «которые точно, о том историки (т.е. летописцы) не равно написали, и хотя точно имен всех не упомянуто, но по обстоятельствам и случаям от сего времени вновь построенные один по другом упоминаемы». Татищев счел «вновь построенными» города, которые ранее не упоминались в летописях, а тут, в рассказе о Юрии и его преемниках, стали упоминаться «по обстоятельствам и случаям»; для тех же городов Суздальской Руси, которые названы по старинным южнорусским источникам, Татищев нашел основание приписать их построение Юрию в словах своей «Новгородской» летописи, которые он так передает: «Юрий, вспоминая городы просты Русские, иже быша владение его и отъяты Изяславом, построил Юрьев в поле и другие грады теми же имяны», с пояснением: «по сему можно мнить, что именами бывших тогда около Киева»49. Так, опора Ключевского не в показаниях источников Татищева, а в его предположениях. Еще характернее другие ссылки Соловьева и Ключевского на текст Татищева. Соловьев указывает на 76 с. III тома; Ключевский ссылается на то, как «сам Андрей Боголюбский хвалился своею колонизаторской деятельностью», а именно говорил боярам по поводу замысла учредить во Владимире особую митрополию: «Я всю Белую Русь городами и селами великими населил и многолюдной учинил»50. Но именно эти места татищевского текста нет основания относить к его «исчезнувшим источникам». В тексте, соблазнившем Соловьева, есть вставка Татищева в его «летописный свод» в начале главы: «Разделение государства на два великие княжения», что и видно из относящихся к нему примечаний (457 и 458), такой же плод обработки летописного текста и строки, использованные Ключевским51.

Представление о крайней элементарности культурного состояния Ростовской земли в XII в. основано не на каких-либо положительных данных, а, главным образом, на скудости сведений о ее внутренней жизни и состоянии в наших источниках. Историку часто бывает трудно выдержать на деле старую истину, что нельзя отсутствие известий принимать за отсутствие «исторической жизни». Впрочем, при несколько пристальном и свободном от предвзятости внимании к тем скудным чертам, какими отразилось в наших источниках состояние Ростовского Поволжья до Юрия Долгорукого, при Юрии и при Андрее Боголюбском, придется сказать, что они противоречат обычному представлению о ней. К тому же черты эти отмечены с достаточной определенностью в трудах В.И. Сергеевича и Н.П. Кондакова.

Разве не наталкивает на сомнение уже то соображение, что само утверждение в данной области прочной и преемственной княжеской власти должно служить для историка признаком крупных успехов предыдущей колонизации и организации местного быта, что общество – не только в Киевской Руси, но всегда и всюду «старше своего князя»? С другой стороны, если бы В.О. Ключевский захотел применить к Северной Руси свою теорию о значении внешней торговли для развития быстрого усложнения быта и социально-политического строя среди восточных славян, разве пришлось бы ему терпеть от недостатка данных? Обилие монет и вещей, шедших к славянам с Востока – в VIII—XI вв., арабские известия о значительной русской торговле в болгарах, в Хазарском царстве, на Каспии и за Каспием, богатые находки западных монет X—XI вв.; известия о сборе хазарами с вятичей дани «шлягами», т.е. западными шиллингами, столь трудное для конкретного осмысления; раннее знакомство скандинавов с далеким северо-востоком Европы – все это дает представление о значительности Волжского торгового пути – и более раннее, и более определенное, чем то, что имеем для пути из «варяг в греки» по Днепру. Не говорит о чуждом зажиточности и доходов захолустья и ранний интерес князей к далекой Ростовской земле. Политические отношения этого края при сыновьях и внуках Ярослава не совсем ясны52. По сказаниям Киевской летописи, при Владимире Святом в Ростове княжил Борис, в Муроме – Глеб; не вижу убедительных оснований для отрицательного отношения к этой записи старого свода, какое высказал А.А. Шахматов53, держать крайние боевые пункты своих владений сыновьями – устойчивая черта политики киевских князей. При сыновьях Ярослава наряду с приднепровскими владениями – правобережными Изяслава Ярославича и левобережными Святослава – видим Ростов, Суздаль, Поволжье в руках Всеволода вместе с южным Переяславлем. Это географически-искусственное сочетание волостей создает особую традицию Всеволодовой отчины и притязания северных князей на южный («русский») Переяславль, поддержанные их стремлением держать «часть» в Русской (Киевской) земле, чтобы не терять влияние на центр всей системы традиционных междукняжеских отношений. Владимир Мономах, поглощенный борьбою с половцами и южной политикой, не упускает, однако, из виду Ростова. Он ездит туда иногда, для своего княжого дела, упорно защищает с сыновьями эту «волость отца своего» от захвата черниговским Олегом Святославичем, строит тут «в свое имя» город Владимир на Клязьме. По-видимому, до Мономаха и первое время при нем Ростов был под управлением княжеских посадников. Мономах посылает туда своего тысяцкого, варяга Георгия, дав ему «на руки» сына своего Юрия. Юрий Владимирович стал князем ростовским и лет сорок непрерывно владел северной волостью. При нем уже яснее выступают основные особенности этого края. И те черты внутреннего строя, какие перед нами предстают, какие только можем прочесть в летописных текстах более четкие указания на склад отношений в Ростовской земле, свидетельствуют о значительной сложности исторических судеб, пережитых ею в предыдущее время.