Между молотом и наковальней - [6]

— Все, ребята, плывем! — потрясая билетами, широко улыбнулся он.

— Сегодня?! — не мог поверить Гум.

— Сейчас! Бегом! — торопил Эндер.

Перебросив сумки за спину, Ибрагим с Гумом поспешили присоединиться к нему. Козба, мощным плечом растолкав «челночниц», протиснулся к трапу, наклонился к уху таможенника и что-то сказал. Тот бросил короткий взгляд на Ибрагима с Гумом, кивнул головой и отступил в сторону. Эндер торопливо подтолкнул Ибрагима к трапу. Тот, все еще не веря в удачу, не чуя под собой ног, поднялся на борт катамарана. Следом за ним, весело постукивая каблуками по ступенькам трапа, спешил Гум.

Еще один шаг на пути к Абхазии ими был сделан. То, что он будет нелегким, они почувствовали сразу. О месте в каюте не приходилось даже мечтать, на верхней палубе негде было упасть яблоку. «Челноки» — молодые русские девчата, навьюченные как ишаки огромными и неподъемными тюками, торопились застолбить себе места. Ибрагим и Гум с трудом протиснулись на правый борт, нашли крохотный пятачок и, сбросив с плеч сумки, уселись прямо на них.

Билеты оказались бесполезными, но им не приходилось обижаться на Эндера. В последний момент он все-таки ухитрился посадить их на борт. Не успели они осмотреться по сторонам, как прозвучал прощальный гудок катамарана. Недовольно ворчавший дизель взревел в полный бас, и за кормой вспенились седые буруны. Катамаран, перегруженный так, что легкая волна захлестывала ватерлинию, с трудом отчалил от пирса и, глубоко зарываясь тупым носом в волну, взял курс на Сочи.

Ибрагим поднялся, и сердце внезапно защемило. Справа грустно подмигнул рекламой плавучий ресторан, в вечернем полумраке растаяли башни портовых кранов. И лишь пульсирующие вспышки трабзонского маяка напоминали о турецком береге, который — и об этом ему не хотелось думать — он, возможно, видит в последний раз. Война в Абхазии зачастую выписывала добровольцам-махаджирам билет только в одну сторону.

Вцепившись в поручни, он с тоской смотрел на мерцающую тусклыми огнями бухту и ту мирную жизнь, что уже не принадлежала ему и Гуму. Их мысли были там — за мерно вздымающейся безбрежной громадой Черного моря, рядом с Владиславом Ардзинбой и теми первыми добровольцами из Турции, Сирии, Иордании и Ливана, которые уже прошли этим путем.

Пронизывающий до костей северный ветер и гудящие от усталости ноги заставили вспомнить о ночлеге. Ибрагим с Гумом потерянно осматривались по сторонам. Повсюду вповалку лежали «челноки», обложенные горами сумок и мешков. Их посиневшие лица и полупустые бутылки колы тронули трех девчат. Ольга, немного говорившая по-турецки, предложила кофе. Обжигаясь, Ибрагим пил большими глотками и ловил на себе любопытные, волнующие молодую кровь взгляды девчат. Впервые за последние дни испытывал настоящее блаженство. К полуночи холодная апрельская ночь сурово напомнила о себе. В модных, купленных еще в Лондоне куртках они с Гумом вскоре почувствовали себя, как в холодильнике. Согрели их турецкие дубленки, которые не пожалели Ольга и ее подруги. А затем, прижавшись друг к другу, они уснули крепким сном.

Рев сирены катамарана поднял на ноги команду и пассажиров. Наступило утро. Солнце поднялось над горизонтом, сквозь утреннюю дымку проступил гористый берег, по которому бело-розовыми айсбергами высоток раскинулся Сочи. Палуба содрогнулась от мощного гула турбин, винты вспенили воду за кормой. Катамаран совершил поворот, вошел в узкое, зажатое бетонными волнорезами горло бухты. «Челноки» оживились и потянулись в сторону левого борта.

С капитанского мостика прозвучала команда, и матросы изготовились к швартовке. Катамаран последний раз сердито заурчал двигателем, и в воздух взвились канаты. Вода под винтами перестала бурлить, и судно замерло у причала. Палуба взъерошилась сумками, баулами «мечта оккупанта», и радостно галдящий людской ручей начал стекать с трапа на пирс. Когда подошла очередь Гума с Ибрагимом, им пришлось пережить несколько тревожных минут, но пограничник и таможенник лишь бегло просмотрели паспорта, сумки и освободили проход. Словно на крыльях, они слетели с трапа и тут же попали в объятия нахрапистых таксистов. После двух слов — «Абхазия» и «Гудаута» их как ветром сдуло, и Гуму пришлось пустить в ход все свое обаяние, чтобы уломать водителя-армянина. Тот долго мялся, в конце концов согласился за двести долларов довезти до Псоу. Через сорок минут они уже были на пограничном переходе.

Плотная цепь пограничников с трудом сдерживала рвущуюся из-за реки толпу беженцев. В воздухе стоял невообразимый гвалт, в нем слились мольбы и проклятия. Первым собрался с духом и решился действовать Гум. Нацелившись на сержанта и выставив вперед, как автомат, кинокамеру, он двинулся вперед. Тот шагнул навстречу и перегородил проход на мост. Гум шел напролом, вытащил из кармана куртки студенческую книжку и, размахивая перед его носом, нахально заявил:

— We journalist!

— We journalist! — вторил ему Ибрагим и тряс своей клубной картой.

— Журналисты? — спросил сержант. В его глазах появился алчный огонь и, когда в руке Ибрагима появились доллары, переспросил: — Значит, журналисты?