Между молотом и наковальней - [15]

— Дома! — повторил Ибрагим.

— И кто нам его вернул?

— Кто?! Владислав Григорьевич! — вырвалось у Ибрагима, и дальше, не стесняясь своих чувств, он с жаром заговорил: — В Стамбуле и потом в Лондоне мы молились на него. Перед тем как поехать на учебу, я зашел в «Абхазский комитет» и выпросил у Володи Авидзбы портрет Владислава Григорьевича. Потом, в Лондоне, повесил у себя в комнате. Что тут творилось! Ребята к нам, как в мечеть, ходили. Он стал для нас всем!

— Для меня тоже! — живо поддержал Кавказ и продолжил: — Время и Господь избрали его для Абхазии. Вместе с ним мы победим или умрем! Кто раньше знал или слышал про Абхазию? Да никто, кроме самих абхазов, а сейчас про нее говорит весь мир. Для тебя, меня и всех нас Владислав Григорьевич больше, чем отец и мать, — он для нас все! Не защитим его — потеряем себя и Абхазию!

— Я это понимаю, Кавказ! Но что я умею?.. Да ничего! Если и держал винтовку в руках, то только в тире, — с горечью произнес Ибрагим.

— Винтовка, пистолет… Разве в них дело?

— Я и приемов не знаю.

— Приемы? На войне быстро учатся и не такому! В тебе есть другое — дух, а это самое главное. Я уверен, ты не дрогнешь и пойдешь под пулю, если какая-то сволочь поднимет на Владислава Григорьевича руку. А принять смерть в глаза — это потяжелее, чем пойти в атаку. На фронте даже в самом безнадежном бою есть шанс уцелеть, а у телохранителя Владислава Григорьевича его нет и не может быть. Жизнь телохранителя принадлежит только ему! Ты понял — только ему!

— Я… Я постараюсь! — дрогнувшим голосом произнес Ибрагим.

— Вот и договорились! — закончил этот необычный разговор Кавказ, дружески потрепал по плечу, а затем, загадочно улыбнувшись, развязал тесемки на рюкзаке и предложил: — Примерь гардеробчик!

Ибрагим подхватил с пола рюкзак и вывалил содержимое на кровать. В нос шибануло резким запахом нафталина и вещевого склада. Не обращая внимания, он сбросил на стул куртку, стащил джинсы и принялся примерять на себя новенькую военную форму.

Десантная камуфляжка сидела на нем как влитая, правда, ботинки-берцы оказались великоваты, а кепка едва держалась на гриве волос, но эти мелочи мало смущали. Он уже чувствовал себя военным, сгреб в кучу куртку с джинсами, запихнул на верхнюю полку шкафа и повернулся к зеркалу. На него смотрел настоящий боец, который не выглядел бы белой вороной среди обстрелянных ополченцев. Кавказ тоже остался доволен, но легкая тень на лице не укрылась от Ибрагима.

— Что-то не так? — насторожился он.

— Сам не пойму. С размером вроде не ошибся, но вот кепка и…

— Все нормально! У тебя глаз — алмаз.

— Алмаз, говоришь? Как бы этот глаз не подбил Владислав Григорьевич!

— …Владислав Григорьевич?! За что?

— Будет за что! У меня самого руки чешутся твою гриву «под ноль» вывести.

— Какая грива?! — оскорбился Ибрагим (в Лондоне она была предметом его гордости) и с возмущением воскликнул: — Посмотри вокруг! У некоторых бороды длиннее!

— Борода?.. М-да. Не знаю, не знаю, но твоя грива… — Кавказ с сомнением покачал головой и уже серьезно сказал: — Пойми, Ибо, охрана Председателя — это лицо Абхазии, а оно, сам понимаешь, должно внушать уважение!

Ибрагим снова посмотрел в зеркало, провел рукой по пышной копне волос и с грустью произнес:

— Сегодня не будет!

— Тогда все в порядке! — подвел итог «строевого» смотра Кавказ.

— Ну нет, так не пойдет! А где пистолет, где автомат? — расхрабрился Ибрагим.

— Ишь какой шустрый, не все сразу.

— Интересно получается, как под бритву пустить — так пожалуйста. Нет, я на такое не согласен!

— Потерпи, палить — дело нехитрое, — и, улыбнувшись, Кавказ распорядился: — Ладно, собирайся, может, успеем на склад, там получишь свой автомат.

— Едем! Я готов! — загорелся Ибрагим и первым шагнул к двери.

На стоянке перед санаторием их поджидал уазик с Эриком. Поздоровались они как старые приятели, но поговорить не успели, Кавказ поторопил с отъездом:

— Эрик, гони на оружейный склад, но сначала к Ирфану!

Это имя ничего не говорило Ибрагиму, а помрачневшие лица Кавказа и Эрика не располагали к расспросам. Он забрался на заднее сиденье и, забившись в угол, молча наблюдал за дорогой. Они выехали из центра, и война вновь напомнила о себе. По сторонам мелькали изрешеченные пулями и осколками снарядов стены заброшенных домов. Подобно гнилым зубам торчали из густых зарослей инжира и орешника обугленные остовы торговых палаток, ближе к окраине все чаще попадались искореженные и смятые, словно консервные банки, бэтээры, легковушки и бочки из-под кваса. Порой трудно было определить, где начинались одни и заканчивались другие улицы, но Эрик как-то ухитрялся находить проходы в этом лабиринте смерти.

Очередной завал преградил дорогу, и дальше пришлось идти пешком. Метров через шестьдесят они выбрались на небольшой пятачок. Кавказ остановился перед воронкой, пригнул колено, сдернул с головы кепку и поник в поклоне. Ибрагим понял все без слов и опустился рядом.

— Здесь мы потеряли Ирфана. Накрыло снарядом, — дрогнувшим голосом произнес Кавказ и, справившись с минутной слабостью, с ожесточением произнес: — Мы отомстим этим сволочам! Будем бить, пока их поганого духа не останется! — И его кулак погрозил невидимым врагам.