Между мгновениями - [14]

прямоугольные со свастикой печати: лиловая - "Секретное дело Рейха", красная - "Немедленно уничтожить".

- Не могла же встреча остаться незамеченной. Есть ли еще в вашем клубе мемуаров кто-нибудь еще пригодный для суда присяжных? - я понимал, что бью ниже пояса Исайе и Казимиру, но нужно было как-то сохранить сознание.

- Любой из этих документов свидетельствует, - старик протянул руку к обвалившейся на нас бумажной рухляди и достал фотографию двух мужчин у Яффских ворот. Белой краской в углу, как на курортном снимке, было намалевано: "Иерусалим. 1975 г". С фотографии смотрели на нас двое мужчин лет пятидесяти. Один, одетый во все чистенькое и ухоженное, в соломенной шляпе, тенью закрывающей лицо, а второй же был рыжий детина, с огромной головой и бочковатым животом.

- Это я, а это Захар Мехлис* - сын Лёвы. Захар приезжал ко мне из Парижа. Он-то мне и рассказал, что когда Сталин ехал на встречу, отец его сидел в тамбуре и для конспирации играл на гармошке, а Сталин для двойной конспирации пел:

Я душу всю тебе открою,

Я руку протяну тебе!...

Сияй, Луна - душа Вселенной!

Сияй, Луна, в моей судьбе!*

Исайя закашлялся. Песня Сталина его доконала. Говорить ему становилось всё труднее. Он отхаркивался в стоящую у конторки корзину для бумаг. Слюна тянулась ручейком из его рта. Он кряхтел, пукал, потом подошёл к конторке и

стал перебирать листы бумаги:

- Всё, что для меня важно, я наклеиваю на картон и покрываю лаком. На несколько веков сохранность обеспечена.

Исайя извлёк картонку из ящика и показал её нам. Под блестящим лаком, вместо ожидаемого текста документов, мы увидели что-то среднее между клинописью и петроглифами.

- Я долго искал способ тайной записи. Документы я спрятал в надёжном месте. Но мне надо было с ними работать. Изобретать код - всё равно расшифруют. И я придумал свой собственный принцип: я описывал, скорее, обрисовывал смысл текста, кодировал его и запоминал шифр.

- И эти китайские ребусы и есть ваша книга? - я всё ещё не унимался. И встреча с чудом может быть сермяжной.

- Нет, это пособие идеального разведчика, а книгу я написал давно, лет двадцать назад. Хотите почитать? У меня где-то завалялась нераспечатанная пачка.

Исайя опустился на колени и который раз погряз в хламе, перебирая дорогой для него мусор:

- Нет, не найду. Поищите сами. На обложке нарисован крест, прибитый к еврейской истории.

_________________________

Захар Мехлис - Возможно сын Мехлиса. Мехлис Лев Захарович(1889-1953) нарком СССР, приближенный Сталина.

Я душу всю тебе открою - Песня на стихи И. Сталина.

- А о чём книга? - на всякий случай спросил я. Со слов старухи, книга была об изгнании евреев из Испании.

- О крестоносцах. Девять веков прошло. Пора было подводить итоги.

Казимир, до сих пор пытавшийся слиться с Исайиной рухлядью, закачался и тихо начал сползать на пол. Исайя кинулся к Казимиру. Я подумал помочь ему,

а он выхватил из-под Казимира очередной рулон бумаги и ловко раскатал его в воздухе:

- Точно. Мою бы память, да заблудшим. Это маршрут Готфрида Бульонского*. Когда я затеял писать книгу, то прежде решил протопать пешком путь крестоносцев и повторил его. Вот карта - свидетель моих походов.

- А что же встреча? - Казимир хотел вернуть Исайю к главному. Исайя тоскливо пытался на потолке найти связующую нить.

- Гитлер внушал Сталину, что друг без друга невозможно обойтись, но надо и не мешать друг другу. Поделить запад-юг, а потом поделить ещё раз. Сталин

всё твердил: "Англия, Англия. Надо начинать с неё, а я поддержу сзади". "Сзади, - подумал Гитлер, - я знаю твой удар сзади. Нет, прежде чем высадиться в Англии, надо сломать Россию".

Исайя вновь откинулся от своих воспоминаний и стал водить пальцем по карте своих путешествий вместе с Бульонским.

- Что-то я не найду могилы Фридриха Барбароссы.*

- Да Барбаросса утонул сто лет спустя. Но можно ли удостовериться, взглянуть хотя бы на один документ истории новейшей, - я захотел припереть старика к стенке.

- А что, вам карта не документ?

- Я вам сегодня нарисую десять таких, - продолжал досаждать я старику, - и кружки нарисую и печати поставлю, а если постараться, то из неё и плащаницу новую изобразить можно и толкнуть на Сотби.

Удар был настолько неожиданным и сильным, что я отлетел к стене и упал, как подкошенный. И только свалившиеся на меня полки и этажерки помешали Казимиру добить меня ногами.

- Опомнись, Казимир, - я отгребал от себя хлам истории, - ты посетил сей мир в минуты шутовские. Кому ты веришь? Вчера ты клюнул на рыбу, а сегодня на передел истории. Хочешь быть евреем - иди молись. Доверься Богу.

Спас меня старик. Он доковылял до лежанки и рухнул на неё. Если он помрёт сейчас, нас уж точно повяжут. Но Исайя умирать не собирался. Он приподнялся на локте и с пеной на губах продолжал:

- Приходите завтра... прежде я должен... а кому я должен?... Мне задолжали... Я стал потомком своего прошлого и вправе призвать себя к ответу. Но прошлое во мне - я сам? Или история во мне? Когда я боролся со злом, я спасал людей, когда я пытаюсь об этом рассказать - меня заставляют обслуживать тех, от кого вновь нет спасения. Я помню, как Мюллер утешал меня: "Бросьте свои еврейские штучки, ведь зло - заблудшее добро". Теперь я