Между клизмой и харизмой - [27]

— Я уже указывал в анкете — от трех тысяч долларов.

— Мы можем предложить вам две. Это хорошие деньги.

«Хорошие, но мало», — подумал я про себя и молча согласился, кивнув головой. Что греха таить, я был согласен и на меньшую сумму. На любую.

— Так вы согласны?

— Si, senor![12]

— Я внимательно прочел ваше эссе. Последний вопрос. Какой маркетинг, как вы думаете, нам нужен и куда нам следует расти, если уже достигли предела развития?

— Нужен ремаркетинг.

— Что вы имеете в виду?

— Нужно сменить рынок. Зайти, например, на рынок зубной пасты. Там безудержный рост.

— Извините, но у нас семейная компания. Мы полвека производим леденцы на палочке, сам Сальвадор Дали нарисовал нам логотип, а вы предлагаете заняться какой-то зубной пастой. Да и нет у нас таких инвестиций для строительства завода.

— Не надо ничего строить. Ремаркетинг подразумевает смену рынка без изменения утилитарных свойств продукта. Продукт остается прежним, меняется лишь коммуникация. Вот, к примеру, такая: «Пока вы сосете чупа-чупс — кариес проходит!» Почему это позволительно жевательной резинке и непозволительно леденцам? Зубы не всегда чистили пастой. Был и толченый мел, и влажная тряпка, и листья мяты. Пусть будет и леденец.

— Это, извините, чушь. — Бесерра смерил меня брезгливым взглядом, погладил ремешок часов, давая понять, что беседа подошла к концу. И, похоже, не только беседа. Понурый я вышел от Бесерры, не сознавая до конца, что еще минуту назад у меня была работа, которую я идиотским образом упустил. Уже в лифте до меня донесся недоуменный вздох Бесерры:

— Estupido idiota![13]

…В первых числах февраля позвонила мама: отец тяжело болен. Я срочно вылетел в Ереван. Не успел. Похоронили отца на высоком холме на северной окраине Еревана. Отец всегда мечтал, чтобы я сделал партийную карьеру. Хотел видеть меня секретарем райкома. И сколько себя помню, он всегда пах красками. Масляными. А еще ацетоном и олифой. Отец всю жизнь проработал маляром. Точнее, сначала маляром. Потом, когда мне было лет десять или около того, он стал работать автомаляром в гараже треста «Зактрансстрой». Перестал красить и белить квартиры, дома, коровники, хозблоки. Начал красить автокраны, самосвалы, бульдозеры. И стал пахнуть теперь нитроэмалью, шпатлевкой, бензином. Свою профессию он любил и гордо называл себя генерал-маляром. С работы почти всегда возвращался поздно. Потому как халтурил: красил после работы машины частников. На зарплату не прожить было тогда. Как-то раз он вернулся домой рано. Я еще не спал.

— Па, спорим, я угадаю, какого цвета машину ты красил сегодня?

— Угадай. А на что спорим?

— Давай на рубль?

— Давай. И какого цвета?

— Горчичного.

— Гм, верно. Я сегодня красил «Запорожец».

За месяц пари с отцом мне удалось накопить на велосипед «Орленок». Я вырос, закончил школу, уехал учиться в Ленинград. Отец так и не узнал, в чем был секрет. На поминках я раскрыл секрет брату:

— Помнишь, в детстве я угадывал цвет машин, которые папа красил?

— Да.

— Знаешь, как я угадывал?

— Всегда хотел узнать.

— По волоскам в носу…

Похоронив отца, я вернулся в Петербург. Надо было жить дальше. Я продолжал звонить, отсылать резюме, ходить на встречи, но все было тщетно. Я стал подумывать: а не вернуться ли в библиотеку? Зарплата, я узнал от коллег, оставалась по-прежнему мизерной, но зато регулярно индексировалась. Или, может, устроиться учителем истории в школу? Но туда устроилась жена… мыть полы. Я же, втайне от нее, стал собирать бутылки. Этих денег все равно хватало лишь на картошку с луком да на оплату коммунальных услуг.

Ближе к концу февраля неожиданно позвонил Миша Гонцов. Загадочно спросил про дела, где работаю, чем занимаюсь.

— Миша, не темни, давай выкладывай, зачем звонишь.

— Ярдов интересовался тобой, встретиться хочет. Приходи завтра в ресторан, отметим 23 февраля. Заодно с Ярдовым поговоришь.

— О чем?

— Сам пусть расскажет. Приходи.

— Много работы. Вряд ли получится, — соврал я, а про себя подумал: схожу хотя бы ради любопытства и пива попить.

Ресторан располагался по соседству с Казанским собором в здании позапрошлого века. В советское время здесь была школа, которая работала всю блокаду, а после размещался оборонный завод «Заря». В ресторане пахло кислой капустой и заплесневелой буханкой. Мне потом объяснили, так пахнет соложеный ячмень. И вправду: за стеклянной стеной, от пола и до потолка, располагались два внушительных чана из нержавейки, а вокруг лежали пыльные мешки с солодом.

Народ был уже навеселе, когда я появился. Было накурено. Из-за дымного марева ресторан походил на таверну в шумном порту. Мелькало много незнакомых лиц. Бывшие коллеги встретили меня тепло, налили пива, потом еще. Впервые я попробовал суши, сашими и роллы. Забавно: много риса, немного рыбы и очень дорого. На деньги за сет из восьми роллов моя семья могла бы прожить неделю. Ниоткуда появился Ярдов. Если б не серебристо-пепельная проседь в его светло-каштановых волосах, то легко было бы представить, что прошло не три года, а мы расстались лишь вчера. Похлопав привычно по плечу, Ярдов провел меня по ресторану.

— Это зал суши, один в один как в Америке. — В центре зала вдоль барной стойки плыли лодочки, груженные приготовленными тут же суши, сашими и роллами.