Между империализмом и революцией - [26]

И после того, как меньшевистские лидеры Грузии помогли перерезать, переморозить и перевешать десятки тысяч красноармейцев, тысячи коммунистов и нанести нам раны, которые придется залечивать в течение годов; после того, как мы, несмотря на все потери и жертвы, вышли победителями из борьбы; после того, как трудящиеся массы Грузии, при нашем содействии, вышвырнули их через Батумский люк пинком ноги, – они предлагают нам считать старую игру несостоявшейся и начать с начала. Их поврежденное русскими, турецкими, прусскими и британскими офицерами демократическое целомудрие будет восстановлено Макдональдом, Каутским, мистрис Сноуден и др. учеными акушерами и повивальными бабками II Интернационала, после чего будет во всей славе своей возрождена – под охраной великобританского флота, при субсидиях английских нефтепромышленников и итальянских марганцепромышленников, при ликовании «Таймса» и даже с благословения нового римского папы – меньшевистская Грузия, самая демократическая, самая свободная, самая нейтральная страна в мире!

ГРУЗИНСКАЯ ЖИРОНДА, КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ТИП

Грузия сыграла в истории российского меньшевизма крупнейшую роль. Именно в Грузии меньшевизм стал наиболее явной и очевидной формой приспособления марксизма к потребностям интеллигенции отсталого, в значительной мере докапиталистического народа. Отсутствие промышленности означало тем самым отсутствие национальной буржуазии. Торговый капитал находился преимущественно в руках армян. Духовная культура представлена была интеллигенцией мелкопоместного по преимуществу дворянства. Внедрявшийся в жизнь капитализм еще не создал новой культуры, но уже порождал требования, которые грузинские дворяне не могли удовлетворить при помощи своих виноградников и баранов. Недовольство русским чиновником и царизмом сочеталось с враждой против капитализма в лице армянского купца и ростовщика. Тревога перед завтрашним днем и поиски выхода создали в молодом поколении дворянской и мелкобуржуазной интеллигенции восприимчивость к идеям демократии и стремление искать опоры в трудящихся. Однако к этому времени – конец прошлого столетия – программа политической демократии в ее старом, якобинском или манчестерском виде[73] давно уже была скомпрометирована ходом исторического развития и сдала власть над сознанием угнетенных масс Европы различным социалистическим теориям, которые, в свою очередь, все более вытеснялись марксизмом. Окрашенные завистливой враждой к капитализму стремления молодого поколения поместий и городов к более широкой арене для литературной, политической и всякой иной работы; первые движения ремесленников и немногочисленных промышленных рабочих; глухое недовольство закабаленного крестьянства, – все это нашло свое выражение в меньшевистской перелицовке марксизма, которая одновременно приучала к признанию неизбежности капиталистического развития, заново освещала скомпрометированные на Западе идеи политической демократии и предсказывала в неопределенной дали веков господство рабочего класса, органически и безболезненно вырастающее из демократии.

Мелкие дворяне по происхождению, мелкие буржуа – по образу жизни и складу психологии, с фальшивым марксистским паспортом в кармане, – такими вошли вожди грузинского меньшевизма в революционную политику. Южная впечатлительность и приспособленность сделали их во многих случаях вожаками студенческого и общедемократического движения; тюрьма, ссылка и трибуна Государственной Думы укрепили их политический авторитет и обеспечили за меньшевизмом в Грузии известную традицию.

Мелкобуржуазная несостоятельность меньшевизма, и особенно его грузинского крыла, раскрывалась тем ярче, чем могущественнее становился размах революции, чем сложнее ее внутренние и международные задачи. Политическая трусость составляет очень важную черту меньшевизма, а революция плохо мирится с трусостью. Во время больших событий меньшевик являет очень печальную фигуру. В этой его особенности говорит социальный страх мелкого буржуа перед крупным, штатского интеллигента перед генералом, маленького адвоката перед «настоящим» дипломатом, мнительного и тщеславного провинциала перед французом или британцем. Трусость по отношению к патентованным представителям капитала есть оборотная сторона высокомерия по отношению к рабочим. В ненависти Церетели к Советской России есть органическое возмущение против попытки рабочего самовольно взяться за дело, которое в лучшем случае по плечу ему, образованному мелкому буржуа, и то только с разрешения крупного буржуа.

Когда Чхенкели или Гегечкори говорят о большевизме, они собирают эпитеты на заборах не только Тифлиса, но и всей Европы. Когда же они «беседуют» с царским генералом Алексеевым или с немецким фон-Крессом, или с великобританским Уоккером, они стараются ни в чем не уклоняться от высшего тона швейцарских метр-д'отелей. Генералов они боятся больше всего. Они их заверяют, они их убеждают, они им почтительно разъясняют, что грузинский социализм совсем не то, что другие виды социализма: те разрушают и причиняют беспокойство, а этот является гарантией порядка. Политический опыт делает мелких буржуа циничнее, но ничему не научает.