Между двух миров - [154]

— Да, это было отвратительно, я согласна. Но неужели вы никак не можете забыть о моих деньгах и подумать хоть немножко обо мне самой?

— Вы просили меня быть откровенным, и я исполняю вашу просьбу. Если мы забудем о ваших деньгах, это будет самообман, так как люди не позволят вам забыть о них. Да и вы сами, говоря по правде, не захотите; так или иначе, они у вас есть, вы ими распоряжаетесь, вы тратите их, и вы знаете, что каждый или почти каждый человек, с которым вы встречаетесь, ни на минуту о них не забывает. И вы принуждены сообразно с этим строить свою жизнь. Если вы не хотите, чтобы ваша жизнь была разбита, а вы сами несчастны, вы должны быть очень благоразумны и осторожны.

— Послушать вас — так даже страшно становится, Ланни.

— Я хочу, чтобы вы знали, как я отношусь к вашим деньгам, и знали, что именно я думаю. Все друзья и родные уговаривали меня сделать вам предложение. У моей матери тоже есть честолюбивые мечты о будущем ее сына, так же как у вашей матери о будущем ее дочери. Поэтому я вынужден был обдумать вопрос: что это значит — быть женатым на очень богатой женщине? Как мне вести себя и как сделать так, чтобы это меня не унизило? И я сказал себе: прежде всего, она должна знать, что я не ищу ее денег. Нужно, чтобы никогда, ни разу в жизни такая мысль не могла возникнуть у нее.

— И поэтому вы позволили мне бросить вас и выйти замуж за фашиста?

— Я позволил вам делать все, что вы хотите, Ирма, ибо это ваше право. И если вы выйдете за меня замуж — это, все равно, останется вашим правом. Вы будете поступать всегда так, чтобы чувствовать себя счастливой, и если вы будете любить меня, то потому, что это даст вам счастье.

— Вы уверены, что женщине нужна такая свобода:?

— Когда она очень влюблена, ей кажется, что нет. Но ей, во всяком случае, не помешает, если она будет иметь такую свободу.

— Женщине больше всего нужно, чтобы она была очень нужна мужчине.

— Да, так она чувствует вначале; но надо помнить, что впереди долгие годы, и позже ей потребуется, чтобы в человеке, который любит ее, были, кроме того, еще кое-какие качества и добродетели. Нужно, например, чтобы он был честен и умел владеть собой.

— Вы рассуждаете, как старик.

— Я намного старше вас, гораздо опытнее и делал немало ошибок, за которые вы не должны расплачиваться. Я хочу, чтобы вы меня поняли и не ждали от меня больше того, что я могу дать.

— Чего, например, вы не можете дать мне, Ланни?

— Все вращается опять-таки вокруг вопроса о ваших деньгах. Дело не только в том, что я плохой делец, во мне просто-напросто нет уважения к большим деньгам. Я не верю, что в них счастье. Я видел, как люди наживали их и как они их тратили, и ни то, ни другое меня не соблазняет. Деньги меняют человека, и всегда к худшему. Я охотнее буду сидеть за роялем и играть сонаты Бетховена, чем приумножать состояние Барнсов. Так вот, когда вы увидите, что я занимаюсь только тем, что мне нравится, не будете ли вы возмущаться и считать меня бездельником?

— Сонат Бетховена я, кажется, никогда не слышала, — сказала Ирма Барнс, — но если я обещаю, что предоставлю вам быть счастливым на ваш собственный лад и никогда, никогда не попрошу вас взять на себя заботу о моих деньгах, удовлетворит вас это?

— А если вы узнаете, что я проповедую идеи, которые ставят под угрозу ваше состояние? То есть не именно ваше личное состояние, а все вообще большие состояния? И люди будут твердить вам, что я красный, и у меня дурные знакомства, и за мной следит полиция?

— Мне это уже говорили, но видите, я приехала… И сказала вам все, что я сказала.

— Допустим, что я отвечу — да. Чего вы тогда пожелали бы?

— Больше всего я бы хотела поехать куда-нибудь далеко, где не будет ни сплетен, ни репортеров.

— Да, для этого пришлось бы ехать очень далеко. — Но тут Ланни осенила новая мысль, и он продолжал: — Помните, я рассказывал вам о моем шурине, замечательном скрипаче Ганси Робине? Так вот, у его отца есть яхта, и они приглашали меня принять участие в поездке. Молодежь там — все музыканты, и на яхте будет довольно шумно; но вы всегда можете забраться с книгой в уголок, или мамаша Робин будет учить вас вязать фуфайки для бедных.

— Что ж, это очень мило и уютно. Куда они собираются ехать?

— В Нью-Йорк через Исландию и Лабрадор. Сомневаюсь, чтобы мы где-нибудь встретили репортеров, пока не доедем до Америки; нам будут попадаться только киты да айсберги. Вся задача в том, как бы повенчаться без особого шума и без разговоров об Этторе и моей незаконнорожденности.

— О Ланни, не произносите этого ужасного слова!

— Вы частенько будете его слышать. Бесполезно обманывать себя. Сможем ли мы обойтись скромным бракосочетанием, или ваша мать потребует, чтобы присутствовало двенадцать подружек и шесть девушек с цветами и чтобы венчание происходило в соборе?

— Я готова поехать сейчас же куда угодно, и пусть нас обвенчает мировой судья, или как здесь принято.

— Вы, правда, этого хотите?

— Я все обдумала. И… больше вас не выпущу.

— Значит?

— Хоть сейчас, если вы согласны.

— Без завтрака?

— А ну его!

Ланни завернул за угол и совершил маленькую церемонию собственного изобретения. Он взял обе ее руки в свои и сказал: