Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун - [4]

. После того как я потратил таким образом три года, отец вновь похлопотал о моем возвращении в кооператив. Он прекрасно знал, что я совершенно не умею налаживать отношения с людьми, что я слабак, от которого не будет проку в ямэне[6], к тому же мне не хватает духу просить людей об услуге, и потому отправил меня в уездный город заниматься секретарской работой в уездной кооперативной организации. В те годы он по-настоящему отпустил поводья, позволил мне выйти в поле и свободно пастись на свежей молодой травке. С высоты своего опыта, приобретенного за десятилетия работы в низовых структурах, отец полагал, что наступила весна моей жизни, распустились яркие цветы астрагала и сурепки на ее тучных полях, и настало время под едва слышное пение пчел выпустить в полет бабочку воздушного змея. Зрение его тогда еще не затуманилось, и он ясно видел, что на дороге, по которой я иду, нет камней, поэтому любящий взгляд можно обратить на моих братьев и сестру.

Отец не знал, что свою школьную мечту стать писателем я принес с собой в общество и на работу. В начале восьмидесятых годов прошлого века случился литературный бум, и на этом поприще, как на тонком бревне, перекинутом через овраг, толпилось бессчетное количество молодых людей. Их было так много, что даже заслуженный литератор господин Ван Мэн[7] предупредил, что не нужно тесниться на узкой литературной тропинке. Писать роман все равно что курить: чуть зазеваешься — и уже подсел. Я не смог избежать этого литературного наркотика и посвящал своему роману дни и ночи. Мой начальник был снисходителен, он ни разу не остудил мой пыл. Спустя несколько лет меня перевели в бюро внешней торговли и вверили небольшую ответственную должность. Здесь разверзлись шлюзы моего эгоизма, который разлился в один миг, как весенние воды. В рабочее время я все так же лелеял свой роман, словно пьяный или безумный. Я шел далеко не по прямой дорожке, а отец об этом и не подозревал. Но то, что его опечалило, было впереди: чтобы удовлетворить страсть к писательству, я подумал о федерации литературы и искусства — организации немногочисленной и настолько праздной, что в дверях ее можно было расставлять сети на воробьев. Я попросил о ходатайстве помощника начальника уезда, господина Сун Цзивэя. Начальник Сун был заместителем начальника бюро внешней торговли города Цзюцзян, а в Сишуй приехал на время. Он стал добрым гением моей жизни, ниспосланным мне самой судьбой, и взялся за дело столь же решительно и энергично, как и в годы службы армейским комиссаром — немедленно нашел секретаря уездного парткома и исполнил мое заветное желание. Узнав об этом, отец, вздохнув, сказал: «Такой молодой, а уже в союз литераторов, плохо дело с политикой».

Для человека, всей душой влюбленного в литературу, сбросить тяжкое бремя служебных обязанностей — настоящее счастье. К сожалению, по прошествии нескольких лет в провинции Цзянси провели экспериментальные реформы аппарата, и сишуйский союз писателей пал их жертвой, его маленькое деревце было вырвано с корнем, а горстка помешанных на литературе людей бросилась врассыпную, подобно тому, как разбегаются звери и птицы; это было скорбное событие, сравнимое с горем о смерти родителей. Такова предыстория моего отъезда в Гуандун в поисках новой жизни.

Весть о болезни отца нанесла тяжелейший удар моему роману. Спешно вернувшись домой, я только тогда по-настоящему осознал весь ужас болезни Паркинсона. Подобно капле, точащей камень, недуг полностью разрушил крепкое тело отца, остались лишь кожа да кости, руки и ноги тряслись, а мышцы атрофировались из-за длительного постельного режима.

Боль за родного человека в одно мгновение пронзила мое сердце. Но я обуздал горе и все-таки не позволил отцу увидеть своих слез. Я провел ночь у его постели, и каждый его стон отзывался болью в моей душе. Только теперь я понял, что семейная любовь — это те мышцы, которые удерживают кости вместе после перелома, и острие времени не в силах их раскроить! Хотел бы я выменять здоровье отца на все, что когда-либо написал. Отец, если бы я мог вернуться к твоей кровати, в 1993 год, я отказался бы от всех своих книг и впредь не написал бы ни единого слова! Как бы хотел я быть почтительным сыном в родном краю и нести вахту у постели отца!

Неделю спустя звонок из-за тридевять земель вызвал меня обратно в Гуандун. Прощаясь у постели отца, я больше не мог сдержать нахлынувших слез, пропитанных всей моей сыновьей любовью. Расставание навеки подкралось ко мне вот так незаметно.

Не успел я пересечь границу Гуандуна, как меня настигла печальная новость. Позвонил брат и сообщил, что огонь в лампе жизни отца погас. Мой кабинет тотчас же превратился в траурный зал, я запер двери, обратился лицом на север и, преклонив колени, вновь и вновь бил земные поклоны.

3

С уходом отца семья наполовину опустела. Мать постарела всего за ночь.

Отец с матерью всю жизнь прожили под одной крышей и всю жизнь провели в ссорах.

Впрочем, сказать «всю жизнь» будет не совсем верно; в мои детские годы и в последние годы жизни отца слово «ссора» или еще не вошло в их жизнь, или уже покинуло ее.