Между ангелом и бесом - [17]

— И как, получается? — поинтересовался черт.

— Ага. Нынче вон двоим вернул. Один пес поганый, а другой — осел. Это ж надо такое придумать! — Волшебник возмущенно всплеснул руками. — Пришел жечь — жги, а он говорит: «Извините, уважаемый волшебник, разрешите, мы вынуждены немного вас поджечь». Уж на что я, да и то такой глупости никогда не сделаю. И как он только до таких лет дожил, таким-то дураком?

— А дуракам везет, — сказал черт, размышляя, почему это описание ему что-то очень сильно напоминает.

— Где же везет, коли он того Рыжего встретил? Я еще в Забытых землях как в его разноцветные глаза посмотрел, так сразу и смекнул, что без колдовства тут не обошлось.

— Самсон, — сказал черт.

— Он самый, — вздохнул Аминат. — Как я потом узнал, он весь городишко обворовал. Всех до единого! Представляешь?! Его и били, и запирали, так ведь нет, все равно ворует. Много в Последнем Приюте отребья, но Рыжий этот всех переплюнул. Да что там жители, он всю нечисть в округе достал, даже дракона — у того, на его беду, чешуя золотой оказалась.

— Н-да, фрукт, — пробормотал Гуча, только сейчас осознав всю сложность стоящей перед ним задачи. — Представляешь — это наследник Талонского престола, будущий правитель трети этого мира.

— Самсон?! — опешил Аминат.

— Самсон. — Черт тяжело вздохнул и рассказал свою историю.

Волшебник внимательно выслушал, прицокивая языком, охая и хлопая себя по коленкам. Когда Гуча закончил рассказ, Аминат молча снял с полки запыленную бутыль, так же молча разлил по кубкам, выпил не чокаясь и молвил:

— Спаси небо Талону! Бедный мальчик… но воровать все одно грешно. Второго я зря, конечно, наказал, парень правильный, но осел.

— Знаю я. А назад их можно превратить?

— Можно, но пусть до утра повоют, урок им будет, да и нам веселее. Ну, еще по одной?

— Валяй, — махнул рукой черт, решив, что может позволить себе отдых и до утра не думать о непутевых подопечных, но тут он вспомнил об узелке, который ангел вынес из башни.

— А бес его знает, — сказал отшельник в ответ на его вопрос. — Там инструкция должна быть, книжица такая небольшая, я так и не удосужился ее прочесть. Ты пошукай хорошенько, все в узле было. Вещички-то не мои, они мне в наследство вместе с башней достались. Я когда во владение вступил, то с большим жаром приступил к учебе, но мне повезло — первой попала мне в руки книга о том, как такой вот аппарат построить, и сердце мое навсегда привязалось к нему. Да что сердце, я душу в него вложил! А по поводу своих бездельников не беспокойся, утром пошепчу, опять людьми-человеками станут. Слушай, что-то у нас чаши-то опустели, — вдруг спохватился отшельник.

Он придвинул поближе серебряные чарки, плеснул своей фирменной и, подняв, с чувством сказал:

— Хорошо воют, собаки! Ну, за животных!

— За них, — поддержал черт, опрокидывая свою порцию.

Язык заплетался от выпитого, в голове шумело, лицо собеседника плавало в тумане, но Гуча, блаженно улыбаясь, слушал бесконечный монолог волшебника о его хобби. Правда, смысл до него уже не доходил. Вскоре два пьяных голоса присоединились к вою собак за окном, затянув заунывную песню.

Полночь. Лик луны, мудрый, чуждый земной суете, хмуро смотрел на глупую землю. Белые лучи высвечивали что-то странное и страшное в такой знакомой днем местности, покрывая мертвенной белизной едва заметные вдали скалы, делая серебряной лентой реку и призрачными — деревья. Старая мудрая луна видела всех насквозь — и человека, и зверя, проникала в суть вещей и поступков, и от этого хмурилась еще больше, темнела ликом и роняла холодную росу. Слезы луны очищали и заставляли замереть все живое, стирали печать усталости с лиц спящих, навевали сны. Одним — щемящие душу, печальные, другим — разгульно-радостные, третьим — кошмарные. Тем же, кто не спал, эти слезы виделись светляками, показывали путь, манили в неведомые глубины темного, как душа человека, леса.

Две безымянные башни торчали на горизонте, словно клыки опасного зверя. Они сливались с горами, и все это вместе походило на хищную, усеянную острыми зубами челюсть, вызывая в случайном путнике желание забиться в какую-нибудь щель.

Рыжая собака и снежно-белый волк сидели на берегу реки и выли на луну, и каждый изливал в этом вое свою неприкаянную человеческую душу, которая в людской жизни не выставляется на всеобщее обозрение. Там все подчинено правилам и условностям, и вот одна из них — мужчине не пристало плакать. Но наши бедолаги не были теперь людьми, а потому выли, выплескивая копившиеся годами обиды, боль от несправедливости и неприятия, горечь непохожести, чуждости своей среде.

Луна, слушая жалобы страдальцев, старалась утешить их и наставить на путь истинный, советовала заглянуть себе в душу, разобраться в ней. Понять, наконец, неотвратимость наказания. Она говорила о причинах и следствиях, о добре и зле, о том, что мир хорош и полон радости, что им плохо по их же собственной вине, но поджигатели не слушали ее — они упивались своим горем.

И тогда луна рассердилась. Закрылась облаком спрятала от недостойных свой чистый лик, наслала на них тьму, мрак без проблеска света, И нечисть, которая только того и ждала, ожила, повылезала невесть откуда. С диким воплем пронеслась во тьме ведьма. Зашуршали в лесу чудовища. Белесыми силуэтами промелькнули вдали привидения.