Между Амуром и Невой - [3]

Читатель должен также понимать, что все диалоги уголовных должны звучать примерно так. Но, дабы не утомлять ваш слух, автор облагораживает их речь, изредка вставляя в неё лишь отдельные необходимые выражения из уголовного жаргона второй половины XIX века).

Допивая второй стаканчик, Лыков заметил, что привлёк к себе внимание одного из завсегдатаев «Трёх Иванов» — замухрышку в драной паре, по виду шпанку из тех, что в тюрьме образует свиту «делового элемента». Такой тип подпевал был Лыкову хорошо знаком — сейчас будет просить налить чарку…

И точно, драный уселся напротив, уставился на гостя наглыми и одновременно трусливыми глазами и сказал, стараясь быть покровительственным:

— Слышь, кавалер! Налей-ка за знакомство!

Лыков, глядя сквозь него, нацедил себе ещё полстакана и молча выпил.

Драный сразу окрысился.

— Ах, ты… Вавило — свиное рыло! Пришёл в чужой дом, да ещё и хозяев не уважил! Сдаётся мне, паря, что ты «двадцать шесть»[4], слухач — старатель. Чтой-то я тебя здеся раньше не видел. Знаешь, что мы тут с такими делаем?

Алексей, не обращая на крикуна никакого внимания, лениво пережёвывал визигу.

Сидящие вокруг начали на них оборачиваться, кто-то вполголоса сказал: «Тузик опять на выпивку зарабатывает, горлопан лиговский». Почувствовав поддержку, драный ещё больше обнаглел и решил уязвить незнакомца побольнее:

— Ишь, егорьевскую ленту надел, а у самого рожа, что огонь — хоть онучи суши. Поди, в трынку крест-то выиграл?[5]

Все вокруг загоготали. Тузик, довольный собою, гордо озирался, как вдруг Лыков мгновенно схватил болтуна за ухо, перетащил вокруг стола к себе и другой рукой сильно защемил ему нос. Тузик завизжал от боли, как дворняжка, оправдывая свою собачью кличку; из разорванного носа хлынула красным ручьём кровь. Брезгливо вытерев руку об поддёвку шпанки, Алексей развернул униженного врага к себе задом, не вставая, дал крепкого пинка и снова взялся за пирог. Всё это он проделал, по-прежнему не говоря ни слова.

Отлетевший к порогу Тузик поднялся с пола и, скуля и размазывая кровь по лицу, выбежал на улицу. В «Иванах» стало тихо; тот час же от стойки отделился один из вышибал, огромный детина, весь в оспинах и угрях, и направился решительными шагами к Алексею. Лыков спокойно лил водку себе в стакан, не обращая на это никакого внимания. Подойдя, верзила неожиданно схватил его двумя руками за пояс и, крякнув, легко поднял на воздух, оторвав от пола на поларшина. Придвинул к своему лицу и, густо дохнув табаком, сказал зло:

— Чего, язёвый лоб, всегдатаев обижаешь? Жили мы тута без тебя… А давно ли ты рылом хрен не пахал?

Алексей, болтаясь на весу, даже на секунду растерялся. Вышибала держал его, пятипудового, легко, словно ребёнка, а весь зал с интересом наблюдал, чем вся эта история закончится. Сам не раз проделывавший подобные номера, Лыков оказался «на воздухе» впервые, но быстро сообразил и с полузамаха обоими кулаками сильно ударил обидчика по ушам. На рябом лице детины мелькнуло удивление, он выпустил Алексея из своих ручищ, тот легко соскочил на пол и снова сел к бутылке. Вышибала, глупо выпучив глаза, постоял ещё секунды две, потом молча, медленно осел перед Лыковым на колени. Зал ещё ничего не понимал. Лыков покосился на стойку, лениво отпихнул угреватого носком сапога, и почти саженного роста детина без звука растянулся на заплёванном полу — он был без сознания.

Ближайшая к Алексею шпанка резво очистила скамьи, деловые по углам грозно нахмурились, кто-то торопливо метнулся на улицу — стать на стрёму. В тишине, мягко ступая, подошёл и сел напротив, как минуту назад Тузик, сам трактирщик Прохор Демидыч. Двинул бровью, и перед ним появилась рюмка. Лыков молча налил в неё из своей бутылки. Мужчины выпили, глядя друг на друга, затем хозяин вежливо спросил:

— Кто таков будете?

— Весь народ из одних ворот, — уклончиво ответил Алексей.

— От дяди?

— От него.

— С заячьей квартиры?[6]

— Никак нет, вчистую с биркой.[7]

Прохор Демидыч внимательно осмотрел крепко сбитую фигуру Лыкова и его явно не уголовный вид, подумал немного и спросил:

— Вы, кажись, не из этих… (кивнул за спину на притихшую публику). Брус? Четыреста восемьдесят четвёртая, глядя по характеру?[8]

— Без обдуманного намерения, в запальчивости, — пояснил Лыков. — Народ нынче хлипкий пошёл, от щелчка дохнет.

— Видим мы, какие у вас щелчки, — неодобрительно сказал трактирщик, глядя, как начавшего приходить в себя вышибалу утаскивали волоком в соседнюю комнату. — В нашем заведении, позвольте вас спросить, что делаете?

— В вашем заведении, позвольте вам сказать, человеку водки спокойно выпить не дают всякие прощелыги. Сижу спокойно, никого не трогаю, так на тебе…

— За Тузика извиняйте, мы ему опосля добавим за хамоватость. Так что делаете в нашем-то заведении?

Лыков оглянулся, трактирщик понял его, легко и быстро, как подросток, поднялся и кивнул в угол, где стойка:

— Позвольте вас угостить; вон там комнатка есть, в ней нам покойно будет.

Лыков пошёл за ним, не забыв прихватить недопитую бутылку. Двое оставшихся в строю вышибал конвоировали его, настороженно наблюдая за каждым движением. Алексей так им улыбнулся, что те отступили еще на шаг…