Межа - [45]

— Очень благородная цель, но это, батенька мой, к сожалению, не история. Это экономические и психологические моменты текущего дня, вот что, но это важно, согласен, очень важно и нужно.

— Что главное, что поразительно. — И Николай, загибая пальцы и произнося при этом «во-первых», «во-вторых», «в-третьих», начал рассказывать Матвею Петровичу, что он увидел в Федоровке. Он пересказывал теперь все то, что говорил вчера вечером отцу и Даше, не сдерживаясь и увлекаясь рассказом, и ему самому казалось, что сегодня он излагал свои мысли более убедительно, чем вчера, — он замечал это по выражению лица Матвея Петровича, по тому, как старый учитель, слушая, то и дело вставлял реплики вроде: «Да, возможно», «Да, пожалуй».

— Ну, что же, — проговорил Матвей Петрович, когда Николай закончил рассказывать. — Надо читать. — И он снова положил ладонь на папку с рукописью. Затем добавил: — Все начинается с первой буквы, так? — И вдруг улыбнулся болезненной, жалкой улыбкой.

— Ко всему прочему, Матвей Петрович, — не заметив вгорячах болезненной улыбки, продолжал Николай, — по Белодворскому району второй год засуха.

— Это плохо, согласен. Но прежде давайте выпьем чайку, — предложил Матвей Петрович и, встав из-за стола и взяв Николая под руку, повел его на кухню, говоря на ходу: — Нас ждут, коллега.

В первые минуты за столом на кухне Николай чувствовал себя неловко. Неловкость эта происходила оттого, что все молчали. Лишь когда входили, Нина Максимовна спросила:

— Что сказал доцент?

— Потом, после, — ответил Матвей Петрович и как-то сразу сник, ссутулился, и то болезненно-беспокойное выражение, какое Николай заметил в начале встречи, снова появилось на его лице.

Матвей Петрович болел давно, и болезнь его, как он сам думал, была неизлечимой. «Сердце не заменишь, это тебе не мотор», — думал он, смиряясь и отлеживаясь, когда чувствовал недомогание. Большей же частью он забывал о своей болезни, занятый работой в школе и делами своего класса, которым руководил. Так продолжалось из года в год, но в эту прошедшую зиму и весну болезнь обострилась, несколько раз отнималась рука, появились головные боли, тошноты, общая слабость; по настоянию Нины Максимовны он пошел на прием к известному доценту, и тот предложил ему лечь на операцию. «Как, оперировать сердце?» — спросил он у доцента. «Да, а то будет поздно», — ответил тот.

Пока Матвей Петрович разговаривал с Николаем и слушал рассказ Николая, на время забыл о доценте и предложенной им операции, но теперь, после вопроса Нины Максимовны, весь разговор в клинике снова всплыл в памяти Матвея Петровича, и он болезненно и неприятно поморщился. Но он наклонил голову, чтобы скрыть это выражение своего лица, главное, от Николая, и, неторопливо помешивая чай в стакане, глядел лишь на пальцы и ложечку, и ничего не отвечал жене.

— Берите варенье, берите побольше, не стесняйтесь, — первая нарушила тишину Нина Максимовна, угощая Николая.

— Да, да, коллега, угощайтесь, — поддержал жену Матвей Петрович.

«Милый человек, — между тем говорил он себе, стараясь уйти от неприятных размышлений о доценте и операции; он называл так Николая и теперь в мыслях обращался к нему, — то, что затеяли вы, это интересно и нужно, но хватит ли у вас сил и энергии довести дело до конца? А то, может, так же, как Иван Федосеич…» — Матвей Петрович усмехнулся про себя, в душе, вспомнив, как знакомый ему агроном Иван Федосеевич Савельев, живший когда-то по соседству и работавший в тресте, однажды ездил по ответственной командировке в район для обследования колхозов. Матвей Петрович хотел теперь же непременно поведать эту историю Николаю, но не решился и молча продолжал размешивать ложечкой чай в стакане. Он все еще не мог сосредоточиться на чем-нибудь одном. «Как он смотрел? Как они (лечащий врач и консультировавший доцент) переглянулись?» — спрашивал себя Матвей Петрович. «Сами себя под корень подрыли, как свинья под дубом, — думал он, представляя Ивана Федосеевича Савельева, сидящего напротив, на том месте, где, приходя в гости к Беспаловым, он садился всегда и пил чай, — на этом месте теперь сидел Николай, вновь чувствовавший непривычную неловкость от наступившего молчания. Матвей Петрович же, вспоминая, все яснее представлял себе Савельева, его высокую костлявую фигуру — как тот входил, садился на стул, отпивал глоток чая и каждый раз начинал почти с одного и того же:

«Нам планируют, мы планируем, Матвей Петрович, а земель не знаем».

«А почему?»

На это Савельев не отвечал, лишь пожимал плечами.

«Ты же агроном, тебе и карты в руки».

«Какой я агроном, я толкач, а не агроном — вот кто я, если смотреть прямо».

С особенной отчетливостью вспомнил Матвей Петрович вечер, когда Савельев, взволнованный и обрадованный, рассказывал о своей предстоящей командировке. В тот вечер пили не чай, а вино, принесенное Иваном Федосеевичем. А было все это в пятьдесят первом году и теперь казалось событием значительным.

«Вообще-то я не должен был вам ничего рассказывать, велено особенно не разглашать, но поймите, не могу же я молчать, когда такое событие», — говорил Иван Федосеевич, глядя доверительно и возбужденно, и Матвей Петрович, хотя прошло с тех пор одиннадцать с лишним лет, хорошо помнил его доверительный взгляд и возбужденный голос и еще яснее помнил, о чем он говорил, и те его слова теперь как бы вновь отчетливо звучали в голове Матвея Петровича. Но то, о чем Савельев рассказывал вначале: как его вызвали в республиканский Совмин на совещание, сколько там было агрономов и зоотехников, — около двадцати пяти, как всех провели в малый зал, где заседают министры и где на каждом столе, на зеленом сукне под стеклом, надписи: «Министр… Министр…» — и как уже одно это придавало совещанию оттенок торжественности и чрезвычайности; как затем из боковой двери вышел заместитель Председателя Совета Министров и с ним еще трое и как заместитель председателя представил этих троих: «Уполномоченные из Москвы…» — все это начало рассказа Матвей Петрович теперь опускал и восстанавливал в памяти только окончание, лишь то место, где Иван Федосеевич пересказывал слова выступавшего: «Такие комиссии сейчас направлены во все республики, края и области нашей страны. Какова же задача, поставленная перед нами партией? Тщательно и всесторонне изучить нынешнее состояние колхозной деревни. Мы дадим вам вопросники и направим в районы. Каждый побывает в двух колхозах, познакомится с хозяйствами, с людьми и соответственно заполнит все девяносто с лишним граф вопросника. Записывать надо только то, что есть на самом деле, что увидите своими глазами, и, главное, ответы и мнения самих колхозников о колхозе. У вас полномочия большие, вы едете наблюдателями, а еще точнее — констататорами фактов. Для нас важнее всего знать теперь истинное положение дел в деревне. Короче говоря, пишите правду, как она есть, плохая или хорошая; в конце вопросника есть графа и для вашего заключения, для ваших выводов и мнений как специалистов. Документы ваши потом будут изучаться и обобщаться в Центральном Комитете…»