Меж Сциллой и Харибдой - [37]

— И что с того? Но мы то не будем грабить людей, похищать, убивать, продавать наркотики. Мы все это контролировали. За все время, что мы работаем преступность снизилась почти в шесть раз, убийства упали на восемьдесят процентов, количество наркоманов и наркозависящих людей и подросток вообще близко к нулю. Это все наша заслуга! И чем отплатило государство? Жалкая благодарность и копеечная премия, вот та цена за тот труд, за те усилия, которые мы потратили на пути к этому результату. Если тебе этого достаточно, то мне — нет. Я не готов быть просто хорошим полицейским, мне нужно что-то больше и я нашел это что-то. Новая форма власти, невидимая, но очень сильная. Мы церберы этого государства, сначала Париж, а через несколько лет и вся Франция. Что, не заманчиво? Это лишь маленький шажок к абсолютной власти, к государству в котором не будет преступлений, ведь все они будут под нашим надзором.

Мне было страшно слушать его параноидальную речь об абсолютном господстве. Рука стала неметь под тяжестью ружья, и я был вынужден его опустить.

— Вся человеческая история — это история борьбы. Сначала с любопытством, потом с завистью. Это непобедимые пороки, но кто сказал, что с ними нельзя пойти на контакт, попробовать сделать их нашими союзниками. Я как-то внес этот вопрос на обсуждение, но подняли на смех. Мне было тошно смотреть на эти тупые физиономии, которые только и могут, как поглощать еду в ресторанах. Им было просто наплевать. Знаешь как был я взбешен, когда они сказали, что я полный псих и утопист? Наверняка ты сейчас скажешь что это правда, я знаю это, но послушай. Давным-давно, когда я только занял этот пост, мне пророчили быструю отставку — в городе тогда было неспокойно, и все мои предшественники ничего не могли с этим поделать. Они бросили меня на баррикады, думая, что там я и останусь лежать. Как они ошибались! Я повернул ситуацию в совсем другое русло и подошел к вопросу кардинально. Те кто шел к нам на сотрудничество оставались на своих местах, те же кто нет — отправлялись в мир иной. Ты не хуже меня знаешь как все обстояло, но я хочу напомнить тебе это. За каких-то пару лет мы изменили все, а что получили — ничего. С того дня я зарекся, что больше никогда не стану делать, обделяя при этом себя. О результатах я говорить не буду, ты прекрасно знаешь все сам.

— А что насчет тех, кто сложил свои головы ради твоей цели. Какое место им отводится в твоем идеальном государстве.

— Они не будут забыты, я позабочусь об этом. Все, кто, так или иначе, приложил свою руку к этому делу, получат по заслугам. Я не обижаюсь на них, что они перестали верить в мои идеи, это было предсказуемо. Но то, что они сделали будет увековечено. И первым, чье имя будет высечено на огромной каменной плите почета, будет Филипп. Его кровь не на моих руках, просто он оказался не в том месте и не в то время. Жаль его, а ведь он мог еще много чего сделать ради идеи.

— Значит он не причем. Моей смерти ты тогда желал? Так я понимаю?

Деларош слегка покосился на меня, но потом продолжил.

— Признаюсь — я тебя недооценил. Сначала мне показалось, что ты будешь прекрасным орудием в моих руках, смертоносным и надежным. Но годы беспробудных пьянок слегка пошатнули твое здоровье, в том числе и психологическое. Это был идеальный вариант: ты убиваешь Робера, а сам садишься в тюрьму. Кто бы стал тебя слушать, человека, на чьих руках десятки убийств, замятых прежним руководством комиссариата. Ты бы никогда не вышел из тюрьмы… Но твое дикое желание жить, вызвало у меня симпатию и я решил использовать тебя дальше. И ты сам того не подозревая помог мне.

— Люка?

Он положительно качнул головой.

— Он был скользкий тип, но толковый. Просто иногда любил пойти не тем путем, который ему рекомендовался, а это, знаешь, очень сильно раздражало меня и еще кое-кого. Пришлось пойти на крайние меры. Не вини себя — он был уже труп, просто сам этого не знал. В тот вечер, когда ты зашел к нему в кабинет, в соседнем находился мой человек, готовый в любой момент войти и прострелить вам обоим головы. Но зачем вмешиваться, когда ты сам все сделал, избавив нас при этом от лишних оправданий.

Это был просто нокаут. Я был сбит наповал. Меня трясло и лихорадило, я чувствовал как кровь начала приливать к голове. Подняв ружье вверх, я беспорядочно выстрелил два раза. Картечь разнесла стоящий впереди стол, но не нанесла Деларошу никакого ранения. Он все так же стоял на своем месте, не сдвинувшись ни на сантиметр. Я был вне себя от его слов и поведения.

— Вот видишь, Дюваль! Ты даже убить уже не в состоянии, ты совсем вышел из своей формы. Надо было пристрелить тебя тогда и избавить от этих мучений.

Я упал на пол и, выронив оружие из рук, заплакал. Я рыдал так как никогда еще этого не делал. Нет, мне не было стыдно, слишком долго это копилось во мне, теперь надо было дать ему выход. Слезы ровными ручейками скатывались по миом щекам и падали на колени. Я был разбит. Я чувствовал себя простой игрушкой-марионеткой, которая не могла быть свободной и делала лишь то, что ей указывали. Я был рабом.

— Мне жаль тебя, Винсент. Ты хороший человек, отличный полицейский, но твое время просто прошло. Ты остался там, в прошлом. Я столько раз предлагал тебе выбраться оттуда, вернуться в настоящее, но ты не хотел. Я мог все устроить, сделать твою жизнь прежней, вернуть былое уважение коллег, может быть даже твою жену, но ты предпочел другую жизнь. Но даже сейчас, когда все так сложилось, я снова протяну тебе руку помощи. Я забуду все, наши былые распри, ссоры, даже забуду сегодняшний вечер, только поклянись мне, что снова станешь служить как прежде. Завтра ты проснешься, а никакого суда уже не будет. Ты будешь лежать в теплой кровати в обнимку со своей женой, а рядом будет восходить солнце. Просто скажи мне, что хочешь этого.