Мэтт и Джо - [7]

Эй, Джо!..

Куда же ты подевалась? Одна маленькая девочка во всей этой толкотне. Неужели тебя уже сбили с ног и затаптывают каблуками?

А крику-то сколько. И не то чтобы кто-то особенно кричал. Но крик несется, будто после ливня вода в канаве. Как бывает, когда все капли сливаются и бегут в одном потоке. Просто шум, который производят все скопом оттого, что оказались вместе.

Вот чем особенно страшен двухтысячный год. Шумом. Силой потока.

Сколько, интересно, людей на земле?

Вот именно, сколько?

Жуткое, убийственное, изничтожающее сознание. Человек затеряется на дне канавы, на дне несущегося людского потока. Никто и не узнает, что Мэтт Баррелл родился на свет. И что он кем-то должен был стать в жизни. Никто не расслышит его в этом шуме. В этом оглушительном человеко-шуме. Слишком много людей сверху. А он затеряется на дне. Это опять звучит как цитата из Мак-Нэлли, Мак-Нэлли в скорбном свитере.

— Ты, Баррелл, родился на сто лет позже, чем следовало.

Иногда Мэтт поднимается на цыпочки и смотрит через головы назад, на электричку. Зачем, кто его знает. Просто хочется вытянуться, вот как сейчас, ведь сегодня особенный день — был, во всяком случае, пока не начал понемногу линять.

А где же электричка?

Какая еще тебе электричка, Мэтт?

Никакой электрички нет, приятель, у платформы Восточного Теддингтона. Она мчится сейчас вперед и уже подъезжает к следующей станции — к Верхнему Теддингтону, или к Лужам, или что там дальше идет.

Неужели человеко-шум оказался громче, чем свисток и грохот отходящего поезда?

Мэтта несет дальше, как каплю воды по канаве, по отводной трубе под шоссе. Подземный переход, это ведь для вашей безопасности. Чтобы люди не скапливались на поверхности земли. Закопать их под землю. Упрятать куда поглубже. Чтоб как муравьи под корнями, в почве. Как термиты в сырой темноте.

Но я, Мэтт, шагаю вперед, подняв голову, расправив плечи.

Видите ли вы меня, люди? Это я, Мэтт, который только что был наверху, а теперь скатился, кажется, куда-то вниз. Взгляните же на меня, эй, люди!

Какое им до тебя дело? Никто и знать не знает о твоем существовании. И наплевать им на тебя и на то, чего ты хочешь. А ты сам-то уверен хоть, что ты — это ты? Всегда ли ты знаешь, чего хочешь, Мэттью Скотт Баррелл? Может, это и не ты вовсе, а кто-нибудь другой? Ты бы поклялся?

Бывает, ты бредешь по жизни ощупью, как во сне. В тумане, густом, как суп. Проснись, человек! Открой глаза и увидь самого себя.

Это чье-то изречение.

Приезжал тут один в школу. Выступал перед учащимися. В прошлом году. Денек был, помню, — жарища. Со всех пот градом — с ума сойти. Все набились в зал, каждому хочется посмотреть.

Вон он! Ишь какой тощий! А ты думал!

Человек с лицом, которое забыть нельзя. С лицом Юлия Цезаря — сразу узнаешь, хоть никогда раньше не видел. Человек с железным сердцем и крылатыми стопами.

Мистер Чемпион-Континента-на-Средние-Дистанции. Мистер Пролагатель-Огненного-Следа-во-Мгле.

Вон он поднялся, стоит на эстраде, и мир вращается вокруг его подножия. Он сам достиг, чего достиг. И этого у него никто не отнимет. Тысяча ребят смотрит на него восторженно в две тысячи глаз, и он приветливо смотрит прямо в эти две тысячи глаз, и каждому школьнику верится, что дальше очередь за ним. Словно он заглядывает тебе в душу и говорит:

«Ну-ка, Мэтт Баррелл, теперь давай ты».

Это так кажется, покуда сам не очутишься на эстраде и не поглядишь вниз в зал. Оттуда все представляется иначе. Когда поёшь, например, в школьном хоре, как в этом году, когда ставили музыкальный спектакль. Поешь басовую партию — точно гудит гудок на борту судна в густом тумане. Поешь, а сам думаешь о нем, о мистере Одна-Миля-за-Четыре-Минуты. Как он смотрел в зал, замерший глубоко внизу. Там сумрачно. Не освещено. И ничего, ничегошеньки не видно. Людей тысяча, да где они? Кажется, собственное пение уносит тебя с какой-то горы чуть не к самой луне. Вполне может быть, что никто тебя не слушает и даже не смотрит в твою сторону. Может, все повернулись спиной или вышли на цыпочках из зала и разошлись по домам. И Чемпиону небось чудилось, будто он говорит сам с собой? Да нет, друг, я же тебя слушал. Честное слово, слушал. И мне здорово понравилось.

Джо…

Как же это так получилось, что ты вдруг исчезла? Сошла с электрички и — растаяла! Земля, что ли, расступилась и тебя поглотила?

Джо, а что, если ты правда упала? Упала и лежишь у людей под ногами. И никому дела нет, потому что слишком много народу на свете. Слишком много девчонок, одной меньше, велика ли разница? Одну девчонку затоптали — ну кому до этого дело? Матери с отцом? Маленькому братишке, если он у нее есть? Мне?

Но я по-прежнему иду вперед. Я не повернул обратно. Даже ради нее я все равно не перестаю идти вперед — вместе со всеми.

Вот и кончился подземный переход. Но, оказывается, кончился и чудесный день. Уже? Так скоро? Видно, и был-то не бог весть что за праздник.

Бензиновая вонь. Грохот. Эти машины на мостовой, не заметно что-то, чтобы они торопились, надрывали болты и гайки — нет, ползут нехотя, с отвращением. Ребята снуют повсюду, все вдруг какие-то серые. Взрослые ныряют в магазины, в учреждения, вид у всех такой, будто они после восьмичасового рабочего дня мечтают скорее очутиться дома. Всех куда-то гонит, несет, даже седобородых старцев. Где здесь хоть один свободный человек?