Метрополис. Индийская гробница - [41]

Раджа заходил по комнате.

— Я не хотел гробницы, могущей соперничать с горами. Умей я сам строить, — я разрыл бы землю оврага до сердца земного шара. И там я стал бы строить. Наверное, из этого получилось бы грандиозное сооружение, в котором сам сатана заблудился бы. И, наконец, положив последний камень, я велел бы десяткам тысяч людей набросать раскиданную землю на мой гроб, пока не получился бы памятник, единственный и дикий, и столь высокий, что боги гор не смогли бы меня высмеять.

— Ваше Высочество, — сказал Брингер решительно, — вы повергли меня в такой хаос, из которого я не нахожу выхода. Вы писали мне, и я явился, хотя таинственность, облекавшая ваше приглашение, меня скорее отталкивала, чем притягивала. Я приписал ее капризу азиата, желающего придать себе больше значения окутыванием своей личности вуалью непонятного. Я пришёл в твёрдой уверенности, что в этой постройке достигну совершенства. Но я не могу творить, не зная основания на чем строить. Я нуждаюсь и как человек и как художник в известных границах и не охотно отлучаюсь от земных вещей.

Раджа сделал движение, желая что-то сказать, но Брингер его перебил.

— Я хотел соорудить гробницу в бесконечной равнине, где она властвовала бы. Я хотел выстроить ее из черного-черного мрамора, с колоннами из ляпис-лазури. В середину гробницы, в ее сердце, я хотел разбить сад, где духи тысячи и одной ночи могли собирать плоды, состоящие из драгоценных камней. В красоте и блеске изумрудов и сапфиров я выразил бы красоту этой женщины, которой я посвятил гробницу. Я повторил бы ее имя буквами всех языков, какие только есть на земле, в рубинах, аметистах и бирюзе. Ониксовые ступени вели бы на верхушку гробницы, которая была бы ближе к небу, чем к земле. И туда, на верхушку, я поместил бы увенчивающее чудо: хрустальный самородок, в центр которого спрятал бы сердце той, чья любовь и смерть были вдохновляющей причиной всего этого.

— Мысль красивая, — произнес индус медленно. — Но… — он поднял голову, и неподвижная улыбка обнажила его зубы — …кто вам говорит, что эта женщина меня любила. Кто вам сказал, что она умерла?

В комнате царила тишина.

Оба смотрели друг на друга. Тишина, их окружавшая, была столь полной, что поток света, стремившийся с потолка, казалось, шумел.

— По-видимому, я не так вас понял, — произнес спокойно Брингер.

— Уверен, что вы меня правильно поняли.

— Не может быть? Тут есть какое-то недоразумение или же ошибка в вашем письме…

Брингер полез в карман за письмом.

— Не стоит призывать мое письмо в качестве свидетеля против меня. Я знаю, что я писал…

— Вы писали мне, — произнес Брингер, достав письмо и наклоняясь над ним, — «…я потерял женщину, которая была близка моему сердцу…»

— Ну, и… что же? — вскричал индус, — если эта женщина была близка моему сердцу, о, действительно, близка, — то разве это значит, что она меня любила? А то, что я ее потерял, разве должно означать, что она умерла?

— Так она жива?

— Да!

— И вы хотите строить гробницу для живой?

— В один день, — произнес раджа монотонно, будто читая, — она не будет жива.

— Вы хотите ее убить?

— Да, — ответил раджа, задыхаясь.

— Вы, раджа и индус, хотите убивать?!

Раджа сделал шаг вперёд и стал в полосе света. Его коричневое лицо было какого-то пепельно-серого цвета.

— Я не раджа… я не индус… я — человек!

Брингеру хотелось ответить, но, пред этим посеревшим лицом, слова застревали в горле. Он отвернулся, опустился на стул, стоявший у стола, и подпер голову руками.

Индус стоял за ним.

— Вы хотите объяснения? — спросил он.

Брингер молчал.

— Это плохо. И всё-таки, я буду говорить. Я открою ворота своей души — входите! Краснота капель моей крови превышает красноту рубинов. Слушайте, о люди, мои жалобы! Чтобы я, раджа, из-за белой собаки, бывшей моим другом, стал тварью, которую он поносит? Чтобы я, индус, сын того народа, что женщину считает ниже вора; что не признает ревности, потому что женщины не более, как камешки под ногами, подымать которые не стоит труда; чтобы я, индус, раджа и господин, положил свою голову на колени женщины и сказал бы ей, как безумец: «Я люблю тебя, моя жемчужина?! Волосок с твоей головы мне дороже крови сердца. Я не променяю камня, на котором ты стоишь на все сокровища мира, и если бы они все принадлежали мне, то они были бы твоими! Ты, моя милая, прекраснее Савитри, Сакунталы и Дамаянти, воспетых поэтами в песнях!» Вы хотите объяснения тому, как могла женщина, окруженная уважением и любовью мужчины как парчовой мантией, на чьей шее было ожерелье из уверений любви, которой надо было только улыбнуться, чтобы тысячи ее просьб были бы исполнены, как бы нелепы и смелы они небыли, как могла она отдаться человеку — собаке, продавшему своего друга?

— Примеры — не объяснение, — вполголоса произнес Брингер и покачал головой.

Раджа не слушал. Он ходил взад и вперед, сжав голову руками.

— Почему я не задушил ее, раньше, чем она отравила мою кровь? Почему чувствую я еще и сейчас на губах сладость, когда говорю о ней. Я хочу выздороветь! И я буду здоров, когда ее дыхание не будет препятствовать мне свободно дышать. Я ожидаю дня, когда она умрет, с такою жаждою, с какой не сравниться ничто. И этот день наступит! Он наступит безусловно.