Метресса фаворита. Плеть государева - [4]

Корытников хмыкнул.

— Ну, вот тебе и подозреваемые полна хата людей. Впрочем, если я правильно понял, Аракчеев конкретно обвиняет дворню.

— А по поводу дворовых людей, может быть, он и прав, в 1790 году было дело, дворня артиллерийского капитана Маслова забила того до смерти, как писали в протоколе, не вынеся систематических притеснений и издевательств. Затем, в июле 1809-го такая же история произошла с фельдмаршалом Каменским[9]. И вот совсем недавно, ты не можешь этого не помнить, четыре года назад крепостной Минаев зарезал своего хозяина — чиновника Тимофеева.

— Ты забыл ещё один случай. — Александр Иванович нетерпеливо постукивал пальцами по столу. — В 1806-м кучер графа Яблонского, Кондратьев, из-за своей жены-красавицы, которую барин возвысил до интимности, удавил того вожжами. Ну и что, все знают, что такие преступления имеют место, доберусь до Грузино — дворню проверю в первую очередь.

— А по поводу ведовства, похищения младенцев — мне так видится, что чистая дичь. Но ты всё равно едешь в те края, не поленись, доскачи до Ям-Чудово. К батюшке моему загляни. Он это дело много лет вёл. У него там все материалы, с которыми он когда-либо работал, в отдельных папках скопированы.

В этот момент в дверь постучали, и вошедший молодой лакей сообщил, что кушанье готово и Мария Петровна уже ждут-с.

— Ты хоть гонца в Грузино отправил, чтобы тело не зарывали до тебя? — поинтересовался уже на лестнице Корытников.

— Первым делом. Не беспокойся, как закончим, сразу и поеду. Лошади отдохнут, а я уже в карете отосплюсь. Жаль, не успел домой заехать, Селифана-то я отдыхать после поездки отправил, не знал, что так спешно ехать придётся. Со своим-то слугой в дороге как-то полегче: и причешет, и побреет. Ермошка ведь, окромя своей кучерской должности, ничего не знает. Правда, тут уж ему равных нет.

— Лошадей я тебе своих отдам, негоже животину мучить. Заберёшь на обратном пути, мне теперь ездить некуда.

Глава 2. Аракчеев и его присные

Не вор, не лжец и не беспутен —

Простой и верный, как шпицрутен!

О’Санчес

Пройдя через холл, украшенный картинами работы самого Петра Петровича, которые он малевал на досуге, друзья свернули в сторону столовой.

— Слушай, я вот одного понять не могу, отчего Анастасию Фёдоровну то Шумской, то Минкиной называют? Я и раньше слышал, да как-то значения не предал.

— А тебе какая прибыль знать? — не уразумел сразу Корытников. — Его сиятельство страсть не любит, когда кто-то в биографию его милой лезет. Впрочем, изволь. Шумские — древний дворянский род с трёхсотлетней родословной и, согласно документам, означенная Анастасия Фёдоровна происходит от Михаила Шумского[10], Минкиным же кличут, то есть откликали уже, помер в прошлом годе, аракчеевского конюха Федьку-цыгана. Так вот, долгое время, почитай, до 1803 года, Настьку Минкину никто Шумской не величал, и вообще, не было никакой Шумской в наших местах, и что есть таковая никто, пожалуй, не ведал.

Они подошли к дверям в столовую, и Пётр Петрович, зайдя вперёд, открыл их перед гостем. За широким столом уже сидела Машенька в розовом с оборочками платье и уложенными в аккуратную причёску волосами.

Девушка вскочила, приветствуя вошедших, и тут же лакеи внесли еду.

— Если вы и дальше о колдовстве будете говорить, то можно я тоже послушаю? А то, как из города сюда переехали, я целый день одна сижу. Скучно.

— А я бы ради экономии времени попросил бы тебя, брат, теперь же позвать Гаврилу, дабы расспросить его об этой Минкиной-Шумской, — сразу пошёл в атаку Псковитинов.

Корытников кивнул лакею, и тот вышел исполнять приказ. О том, что в доме приятеля слуги жили помногу лет и считались чем-то вроде членов семьи, Псковитинов, разумеется, знал, а стало быть, его просьба пригласить дворецкого во время обеда никого не могла задеть.

Псковитинов уселся на предложенное ему Машей место, лакей поставил перед ним тарелку наваристых щей.

— Ты уж прости, брат, у нас нынче всё по-простому. — Пётр Петрович налил гостю сливянки. — Опосля будут парная телятина и разварная рыба, знаю, ты до неё охотник. Упредил бы заранее, что приедешь, попросил бы мужиков сходить на рыбалку, так ещё и пожарили бы.

Вошёл старый дворецкий, Псковитинов помнил Гаврилу с того времени, как отец в первый раз привёл его в дом к своему старому приятелю. Облачённый в парадную по случаю какого-то праздника ливрею, Гаврила показался маленькому Саше не просто старым, а каким-то благородно древним, как рыцарский замок. И вот теперь он смотрел на дворецкого и не видел большой разницы. Всё те же согбенные плечи, роскошные бакенбарды, которые он расчёсывал по сто раз на дню. Вот только доброе красноватое лицо приобрело с годами несколько заискивающее выражение, в последние годы голова начала трястись, но глаза не утратили ясности.

— Александр Иванович хочет расспросить тебя о госпоже Шумской, Анастасии Фёдоровне. Знаешь такую?

— Настьку, что ли? Минкину? Как не знать. Её батюшка Федька Минкин[11] по кузнечному делу у Алексея Андреевича Аракчеева служил. Но только все знали, конокрад он, Федька этот, конокрадом был, конокрадом остался. И Настька — та ещё стерва, не при барышне будет сказано.