Метод инспектора Авраама - [77]

Они решили, что Шрапштейн сообщит все это Илане, после чего Эяль сказал:

– Ави, я сразу, как вернусь к нему, перейду к телефонному звонку.

Мимо участка медленно проезжали машины. На улице Фихман все водители замедляли ход в этом месте, и в Холоне не было шоссе, где реже происходили бы ДТП. Авраам выкурил вторую сигарету. Небо было синее, без единого облачка. В тот первый вечер, когда к нему пришла Хана Шараби, он описывал ей, что могло произойти с Офером. Он сказал тогда, что ее сын мог забыть подготовиться к контрольной и поэтому прогулял школу. Но уже назавтра стало ясно, что случилось не это. Инспектор вспомнил, что в тот вечер по дороге домой он представлял себе Офера в одиночестве в темном городском сквере – как подросток кладет свой черный ранец на скамейку и готовится ко сну. Можно ли еще надеяться, что он жив? Или же остается только помолиться, как написала Марьянка?

Вернувшись в следственную камеру, Авраам сразу перешел к телефонному звонку, и как только он заговорил, глаза госпожи Шараби снова метнулись в сторону.

– Послушайте, Хана, я хочу объяснить вам, почему мне трудно поверить, что вы раньше не видели этих писем и что не скрываете от меня никакой информации и сказали все, что знаете, – сказал полицейский. – А что насчет телефонного звонка, о котором вы нам тоже не сообщили?

– Какого звонка? – тут же спросила женщина, и что-то в ее голосе изменилось. Теперь она взглянула на Авраама, и в ее глазах появилось изумление. Она положила левую руку на стол.

– Звонка, который был вчера утром, помните? – подсказал инспектор.

Хана сделала вид, что пытается вспомнить, и в конце концов кивнула:

– Да.

– Можете объяснить мне, почему вы о нем не сообщили?

Шараби не ответила, и Авраам задал другой вопрос:

– Можете сказать мне, что говорил звонивший по телефону?

– Кто-то сказал, что знаком с Офером. И что потом он позвонит и скажет, где он.

Инспектор решил немного потянуть время, посидеть, не говоря ни слова. Дать матери Офера возможность самой осознать важность этого сообщения. А следующие его фразы были произнесены голосом, который становился все громче и перешел на крик – крик, в котором была настоящая, ненаигранная ярость:

– Мы три недели ищем вашего сына; уж не знаю, сколько полицейских задействовано… Переворачиваем каждый камень. Я сам засыпаю с Офером Шараби в мыслях и утром просыпаюсь с ним. А вам звонит кто-то, кто говорит, что он знает, где находится Офер, – и вы ничего об этом не сообщаете. А потом приходите сюда и продолжаете скрывать это и говорить, что сообщили мне все, что знаете… Вы что, совершенно свихнулись?! Вы ж понимаете: мало того, что вы подвергаете опасности своего сына, ваши действия – это серьезнейшее нарушение закона! Вы когда-нибудь слышали о торпедировании следственного процесса? Вы знаете, что я могу арестовать за это вас обоих?

Авраам думал, что Хана опять ему не ответит.

Он встал и начал расхаживать по узкой комнате, от стены к стене, от стены к стене, а потом, понизив голос, почти шепотом, не уверенный, что женщина услышит его, сказал:

– Что бы вы ни произнесли, этого вы не объясните. И все же я прошу вас сказать, почему вы нам ничего не сообщили?

Расхаживание по комнате помогло полицейскому. Хана Шараби пыталась уследить за его движением, и ему удалось заглянуть в ее зрачки. В них он увидел страх – и почти раскаялся. Ему захотелось снова выйти из следственной камеры, сию же минуту, и дать ей возможность прийти в себя. Она тоже выглядела так, будто три недели не спала. Рафаэль Шараби рассказал Аврааму на прошлых допросах, что по ночам их одолевают кошмары. Сумка, которую Хана держала в тот первый вечер и на следующий день, исчезла, как будто с того момента, как вернулся муж, ей больше не нужны были ни кошелек, ни ключи, ни мобильник.

– Мы не думали, что он знает Офера. Мы решили, что кто-то над нами издевается, какой-то псих, – тихо сказала женщина, повторяя слова Шрапштейна, словно не только следователи подслушивали ее разговоры, но и наоборот.

– Я вам не верю, – сказал инспектор и продолжил расхаживать по камере, на этот раз короткими кругами, вокруг стола и вокруг Ханы, так что часть его слов была произнесена у нее за спиной. – Я не верю, что маме, которая вот уже три недели ищет сына, кто-то сообщит по телефону, что он знает, где этот сын находится, а она возьмет да и плюнет на это. Такого не бывает, такой мамы не сыщешь в мире. Ведь все, что вам нужно было сделать, это позвонить мне и сказать: «Какой-то псих позвонил нам и сказал, что он знает Офера; поступите так, как сочтете нужным. Он сказал, что вечером позвонит вам и сообщит, где наш сын». Ведь так? А может, он действительно что-то знает? Мы бы зафиксировали этот звонок и накрыли звонившего. Вам известна хоть одна мать в мире, которая упустила бы такой шанс?

– Он не перезвонил, – сказала Шараби, и полицейского снова прорвало:

– Но ведь заранее вы этого знать не могли? Никто не мог этого знать! Как я должен расценить ваш поступок? Или что вы круглая дура, действительно дура, если решили, что об этом разговоре не стоит докладывать, – или что то, что стряслось с Офером, вам безразлично, или что вы знаете, что с ним стряслось, и поэтому тот звонок вам неважен! Что вы выбираете? Какой вариант кажется вам верным?