Меткое московское слово - [70]

Интересны правила хорошего тона, внушавшиеся мастерам при работе и обращении с клиентом. Прежде всего требовался приличный костюм, отвечавший некоторым принципам своеобразного, иногда карикатурного лоска. Пиджак, слегка помятая манишка и цветной галстук были основой высокого парикмахерского шика. Халаты стали носить всего лет шестьдесят тому назад. Прическа мастера должна была быть вывеской его высокого искусства. Любили больше всего пробор с задорным, подвитым вихром, закладывавшимся или назад, или вбок, или небрежно, «по-ученому», ниспадавшим на лоб.

Правила приема уважаемого клиента были таковы: издали приветствовать учтивым поклоном, стул подвинуть, чистой салфеткой плечи закрыть, засунуть ее за ворот вместе с кусочком ваты и спросить приятным голосом:

— Прикажете побрить, постричь, освежить головку?

В разговоре следовало еще проявить утонченную деликатность, завершая фразу словом с окончанием «-с». Выходило не «как прикажете», а «как прикажете-с». Но деликатности было недостаточно, к ней присоединялось искусство занять приятной беседой, сопровождавшейся четким, ритмичным прищелкиванием ножницами. Пудрить, ради утонченности, старались «с воздуха», за нос во время бритья не брать и вообще ничем «не беспокоить». «Головку», «личико» и «волосики» вытирать мягко, осторожно и как бы с должной бережливостью к их высоким качествам. Во время всего процесса работы полагалось как можно дальше отставлять мизинцы обеих рук. Впечатление получалось такое, как будто мастер боится обжечься о «головку» клиента. С появлением французских парикмахеров появились в лексиконе и слова: «месье», «мусью», «мадам», «парфетман», «иси», «комса» и пр. Некоторые просто «выворачивали» русские слова на все лады и способы. Кончалась операция, и мастер громко выкрикивал:

— Мальчик, почисти!

Последний набрасывался на омоложенного стрижкой с веником в руках и начинал усердно начищать его платье, а затем помогал при одевании, подавал трость и, согнувшись до пояса, распахивал дверь.

Хороший тон уступал, однако, место самой дерзкой демонстрации, если у дверей парикмахерского салона появлялся скупой, не тороватый на чаевые, клиент. Старались всячески отучать его от посещений. Для этого, заметив «картонку», как называли их парикмахеры, кто-нибудь из мастеров становился спиной к двери и, делая вид, что не ощущает толчков, препятствовал тому, чтоб ее открыли.

Ценилось еще в мастере умение «выставить» клиента, наделать побольше процедур, взять за каждую отдельную плату, «сделать кассу» или, выражаясь специальным языком, «доставить двадцать четыре удовольствия». Некоторые хозяева платили за это искусство процентные отчисления.

В столичных парикмахерских велась особая игра на тщеславии посетителей. Первый придумал ее московский Теодор, организатор при своих залах и салоне торговли парфюмерией. У этого ловкого человека, а за ним и у других, практиковался способ заводить за особую плату отдельный ящик каждому желающему. Из парфюмерного отделения по высокой стоимости продавались духи, одеколон, пудра, бриолин, вежетали, помады и пр. до отказа. Чем полнее была коллекция, тем считалось шикарнее. На ящик набивалась специально отпечатанная крупным шрифтом карточка с именем, отчеством, а иногда и званием постоянного клиента. Едва успевал он, входя, сбросить шубу, как швейцар обычно выкрикивал на все помещение:

— Выдать ящик Петра Петровича Павлова! К мастеру Ивану Степанычу!

Все невольно оборачивались на вошедшего и узнавали, кто он такой. Это нравилось, находило своих ценителей и привилось в быту ловких дельцов парикмахерского дела. Создавалась вереница постоянных клиентов, торговало парфюмерное отделение и укреплялось реноме фирмы.

Существовали еще парикмахеры-гримеры, работавшие при театрах и имевшие, ввиду общения с работниками сцены, особую форму речи, особые говоры и острословицы. У гримеров, державших прокат париков, совершенно отпадали выражения типичной мещанской речи, язык делался чище и острословие ограничивалось воспоминаниями и анекдотами из жизни деятелей искусства. Например:

— Судьба превратности в наших знаниях: час назад в пивной за мои деньги сидели, а сейчас короля из них в короне делаю. Жизнь-с!

(Записано в 1907 г. от мастера-гримера П. С. Шапкина.)

Из имен владельцев старых московских «зал для стрижки и бритья» мне удалось сохранить в записи следующие имена: «Жакель Леоне» — в Постниковском пассаже, Иван Андреевич Андреев — на Петровке, Теодор Гюо — на Кузнецком, Арсений Александрович Орлов — на Тверской, Василий Петрович Ляпунцов — на Никитской, Николай Иванович Миронов — на Страстной, Теофиль — в Камергерском, Базиль — преемник Теофиля (славившийся умением доставать билеты на редкие театральные представления) и Поль — на Тверской и Петровке. Эти фирмы были в особом почете и чаще всего служили основой воспоминаний у старых беседовавших со мной парикмахеров. Из среды же последних московских цирюльников до 1930 г. занимался «ставкой банок и пиявок» Павел Николаевич Артемьев, в годы своего расцвета ездивший в русской поддевке на тройке лихих лошадей и обращавший внимание блеском крупных бриллиантов на выхоленных пальцах. От пиявок и держания в крепком кулаке мастеров имел он и собственный дом, и шляпные магазины, и даже торговал ювелирными ценностями.