Метелла - [14]

Леди Маубрей вновь обрела уверенность в себе и предалась счастью, теперь еще более полному, нежели прежде. Она убедилась, что любовь Оливье нерушима; в присутствии Метеллы он, казалось, не замечал Сару, а встречая девушку где-нибудь в доме с глазу на глаз, старался разойтись с ней, причем делал это непринужденно, сохраняя совершенную естественность.

Минул год; здоровье Сары благодаря воздуху и моциону окрепло, и она так похорошела, что молодые женевцы постоянно бродили за оградою парка леди Маубрей в надежде увидать ее племянницу.

Как-то раз Метелла отправилась вместе с Сарой на деревенский праздник в окрестностях города, и один из этих заоградных воздыхателей, подойдя к Саре, окинул ее дерзким взглядом. Девушка в испуге схватила Оливье за руку и, не помня себя, к ней прижалась. Оливье обернулся и тотчас все понял. Он устремил на нахала негодующий взор. Молодой человек отвечал ему тем же. Последовал обмен соответствующими случаю фразами. Поутру в ранний час Оливье выехал из замка и вернулся лишь к завтраку; но Метелла, несмотря на его наружное спокойствие, вскоре заметила, что ему неможется, и вынудила к признанию. Он объяснил, что дрался сейчас на дуэли, так как вчера вызвал молодого человека, позволившего себе нагло смотреть на мисс Маубрей, и что противник его ранен; но ранен был и сам Оливье. Попросив его вынуть руку, заложенную за борт редингота, Метелла обнаружила, что рана нешуточная, и, вся в страхе, захлопотала около возлюбленного, но вдруг, обернувшись к Саре, увидела ее подле окна — в обмороке. Оливье нашел эту чрезмерную чувствительность легко понятной в создании столь хрупком, как Сара; однако у леди Маубрей обморок племянницы возбудил внимание более пристальное.

Оказав помощь Саре и оставшись с Оливье вдвоем, Метелла подробно расспросила его о причине и обстоятельствах поединка. Она не была накануне свидетельницей происшествия, ибо, идя под руку со знакомой дамой, опередила племянницу и Оливье на несколько шагов. Оливье попытался уклониться от допроса, но леди Маубрей настаивала, и он уступил, рассказав не без гадливости, что вчера какой-то дурно воспитанный молодой человек позволил себе на празднике нагло разглядывать мисс Маубрей; он, Оливье, поспешил заслонить собой девушку, но невежа, пренебрегая его заступничеством, вызывающе шагнул прямо к ним, намереваясь коснуться рукою плеча Сары, в испуге прильнувшей к своему защитнику, который вынужден был оттолкнуть оскорбителя.

Противники тут же договорились встретиться, но, конечно, употребляли выражения, непонятные Саре, а час спустя, когда дамы сели в коляску и поехали домой, Оливье отыскал молодого человека и просил его объяснить свои поступки. Последний, однако, держался по-прежнему заносчиво, и сколько ни уговаривали его свидетели столкновения признать свою неправоту, продолжал упрямо дерзить Оливье и даже дал ему понять в весьма неприличных словах, что Оливье считают любовником мисс Сары, а также и ее тетки, и что, не стыдясь выставлять на позорище подобное непотребство, человек должен быть готов к расплате за последствия.

Оливье не колебался: с презрением отвергнув гнусный навет, он своею кровью смыл грязь, которой хотели замарать честь мисс Маубрей.

— Если понадобится, завтра я начну сызнова, — объявил он Метелле, видя, как ошеломлена она подлостью клеветы, на нее обрушившейся. — Не горюйте и ничего не страшитесь, я беру вашу племянницу под защиту и буду вести себя так, как если был бы ее отцом. Для людей порядочных довольно одного вашего имени, чтобы никакое пятно не легло на репутацию Сары.

Леди Маубрей притворилась успокоенной, но оскорбление, нанесенное племяннице, отозвалось глубокой болью в ее груди. Лишь сейчас осознала она силу, с какой привязалась к очаровательной девушке. Она корила себя, зачем взяла ее в свой дом и отдала на поругание злобным людишкам захолустья; ее собственное положение представилось ей в ужасном свете, она не видела для себя иного выхода, как удалить Оливье на все то время, что Сара будет жить при ней.

Мысль о непосильной жертве, которую она, однако, полагала необходимой для сохранения доброго имени племянницы, втайне терзала ее, не давая остановиться на каком-нибудь решении.

А через несколько дней она обратила внимание на то, что Сара заметно меньше робеет перед Оливье и что Оливье тоже менее холоден с Сарой, чем раньше. Перемена эта причинила боль Метелле, но она рассудила, что следует не препятствовать дружбе молодых людей, а, напротив, поощрять ее; и вот она смотрела, как их взаимная приязнь крепнет день ото дня, и казалось, что это ничуть не тревожит ее.

Мало-помалу в обращении между Оливье и Сарой установилась известная короткость, и хотя девушка всякий раз краснела при начале разговора, но она уже осмеливалась заговаривать с Оливье первою; что же касается до него, то он не предполагал обнаружить в ней столько ума и живой непосредственности. До этой поры он питал к ней некоторое предубеждение — теперь оно исчезло. Ему нравилось слушать пение Сары; часто он следил, как она рисует цветы, и давал ей советы. Он даже начал объяснять ей кое-что из ботаники и прогуливался с нею по саду. Однажды Сара высказала сожаление, отчего они больше не ездят верхом. Леди Маубрей чувствовала себя последнее время не совсем здоровою, и седло сделалось для нее утомительным. Не желая, однако, лишать моциона племянницу, Метелла просила Оливье составить, компанию Саре, так что мисс Маубрей была отныне вольна предаваться каждый день невинному удовольствию верховой скачки и целый час, а то и два носилась галопом по огромному замковому парку.