Метели, декабрь - [9]

— Трудно, конечно… — снова отозвалась Параска. — И все же нельзя опускать руки. И когтей бабьих бояться! — вдруг съязвила она. Вошла в свою роль.

— Да я и не боюсь. У меня кожа толстая. Толку вот никакого! — повеселел Борис.

— Нам теперь так: либо пан, либо пропал! Выбирать нечего!

Параска постояла минуту, думая о чем-то, потом вдруг решительно приказала:

— Постой тут.

Твердым шагом направилась в класс. Почти сразу оттуда донеслись радостный крик, стук парт, шарканье и топот ног. Дети, как отара, выпущенная из загородки, с шумом, с гомоном повалили на крыльцо.

Параска бросила на стол журнал, книжки, тетради, сняла с гвоздя пальто. Быстро повязала платок, скомандовала Борису:

— Пойдем!

Борис двинулся за ней.

Снова увидела Ганна Параску уже под вечер. Она была не одна. За ней кроме Бориса шли по улице к школе Дубодел, Гайлис, Черноштан. Дубодел, в короткой поддевке, в галифе, с военной сумкой через плечо, резал рядом с Параской легко и весело. Гайлис шагал в застегнутой шинели, ветер рвал полы и, было видно, мешал идти. Но Гайлис не обращал внимания на ветер, шел ровно, терпеливо. Рядом с Гайлисом Борис. Ганна не обратила на него внимания. Черноштан ковылял позади всех, уткнувшись взглядом в землю, виновато горбясь…

Ганна хотела было уйти на кухню — враз вспомнилась омерзительная встреча с Дубоделом, однако именно омерзение это и боязнь сдержали ее. Она нарочно взяла на кухне ведро и пошла навстречу — не хватало только, чтоб удирала от него. Поглядим еще, как поведет себя!

Когда вышла из коридора, они как раз подымались на крыльцо. Ганна весело, словно невзначай встретив, поздоровалась, бросила острый взгляд на Дубодела. Тот важно поправил сумку, окинул глазами, будто незнакомую. Она строго скомандовала:

— Дайте дорогу.

Дубодел посторонился, пропустил.

Когда вернулась, еще из коридора услышала, разговаривали в классе. Не пошли в Параскину комнату. Может, потому, что не хотели натащить грязи, а может, потому, что разговор секретный. Двери в класс закрыты. И разговаривают не очень громко.

Секретное так секретное. Интересно, конечно, о чем они там толкуют, но, если нужно им закрываться, пускай закрываются. У нее полна голова своих «секретов». Не до чужих. Проходя и раз, и второй коридором, невольно слышала за дверьми то спокойный разговор, то будто спор, но не прислушивалась. Не имела такой привычки. Не хотела унижать себя. Отметила одно: за дверью стемнело, они сидели впотьмах, не сразу зажгли лампу. Должно быть, нелегкий у них разговор.

Когда расходились, Дубодел неожиданно заявился на кухню. Увидев ее, бесцеремонно потребовал воды. Она подала ковш. Дубодел зачерпнул из ведра, поинтересовался:

— Как живешь?

— А неплохо.

Он напился, вытер бороду. Мрачно уставился на нее.

— Не взялась за ум?

— А зачем? Мне его не занимать…

Он поставил ковш на стол. Произнес сдержанно, но с угрозой:

— Не с тем играешься!

Твердо застучал сапогами по коридору.

Параска проводила всех на крыльцо, постояла. Зашла в класс, погасила лампу, вернувшись в кухню, накинулась на еду.

— Проголодалась я!

— Неудивительно! Целых полстакана молока утром выпила!

— День такой! Вздохнуть некогда!.. Попадет нам, Ганночка, за этот день! И Гайлису, и Черноштану, и мне за компанию!

— А ты при чем?

— При том. При всем.

Ганна ожидала, что она расскажет о дневных приключениях, о тревогах своих, но Параске было сегодня не до разговоров. Уже когда ложились спать, Ганна не выдержала, будто в шутку поинтересовалась:

— О чем это секретничали так долго?

— Ат, о всяком. — Она, белая, в сорочке, с распущенными волосами, прикрутила лампу, дунула в стекло. Впотьмах добавила озабоченно: — Главный секрет — завтра будет собрание.

2

И в этот день много детей не пришло. Занятия начались вовремя, однако Параска шла в класс неохотно. За урок она несколько раз выходила из класса, будто не могла дождаться конца.

Почти сразу после того, как прозвенел звонок и в классах наступила тишина, по коридору застучали сапоги. Вскоре шаги затихли, слышно было, как из класса вышла Параска. Она с кем-то обрадованно поздоровалась, вместе с ним вошла в свою комнату.

Когда Ганна появилась там, гость, не раздеваясь, в поддевке, сидел на табурете. Только снял каракулевую высокую шапку, вертел в руках. Блестела широкая, чуть прикрытая редкими белесыми волосами лысина. Ганна узнала его. Параскин дядька из Юровичей, Иван Анисимович. Приветливо поздоровалась.

Апейка встал, подал ей руку. Спросил, как живется.

— Живу… Грех жаловаться.

— Назад не думаешь тикать? — Иван Анисимович добродушно улыбнулся.

— Назад меня на аркане на затянешь.

— Ого, значит, твердо.

— Твердо.

Он уже не только с улыбкой, а и с уважением смотрел на нее. Потом глянул на Параску, должно быть, вернулся к прерванному разговору:

— Ничего не скажешь, наделали хлопот… — В голосе его были недовольство и упрек, но незлобивые, снисходительные.

— Ой, не говорите… — Параска не скрывала огорчения.

Апейка покачал головой. С минуту о чем-то думал. Мысленно он был где-то далеко. Потом посмотрел, спросил деловито:

— Гайлиса здесь не было?

— Вчера был. И сегодня, конечно. Где-то на селе, не иначе.