Метели, декабрь - [58]

Собравшись ехать, надев снова пальто, вышел к Ганне проститься. На Ганнином лице были прежние беспокойство, смятение. Рука, горячая, нервная, поспешно ответила на пожатие. Ганна не стала провожать. На двор, накинув жакетку, вышла одна Параска. Уже без прежней резвости, с обидой попрекнула его, что не остался обедать, просила не обходить их дом, заезжать. Он, поглощенный уже новыми делами, поблагодарил, пообещал, что будет наведываться. Если выпадет время.

Возок вынырнул из-за гумен; под скрип гужей неслышно поплыл в белое пустое поле. Сначала горел пережитым. Видел глаза ее, всю ее, не мог успокоиться: какая красивая! Просто черт знает что, ничего, кажется, подобного не видел! Как она тут выросла такая! В обыкновенной подслеповатой хатке! Чудо какое-то, и только! И красота, и достоинство! Ум какой светится! Удивился, как не разглядел этого в тот раз! Ослеп тогда от неудачи. Потом вспомнил, чувствуя, как в груди пламенеет: «К тебе приехал… Тебя увидеть хотел…» Слова эти, казалось, звучали в ушах. Особенно сильно, нетерпеливо: «Завтра… Как стемнеет… Выйди на дорогу…» Припоминал, как она кивнула, и будто не верил счастью…

Чем дальше, тем больше в душу вползало другое. Желанное, доброе омрачала незваная, непрошеная досада. Вспоминал с неловкостью, как встретился, разговаривал с Параской. Как бы услышал упрек себе: скрывал, лгал! Лгал, и Параска это понимала. Понимала, он теперь видел отчетливо, ясно. От этого на душе было просто мерзко. Пришло недовольство вообще собою: не удержался на уровне, скатился. Безвольным оказался. Податлив, выходит, слабоват. Свое, личное не пресек. Ненужное, непростительное в такое время. Любви захотелось!..

Внезапно снова заговорил рассудок: не надо было заезжать. Не надо было встречаться. Рассудок этот повел дальше: а может, остановиться, отказаться? Конечно, отказаться. Сказать, что не имеет времени, занят. И покончить с тем.

Но рядом было: какая красивая! Ее беспокойный взгляд, чувство близости. «Завтра… Как стемнеет…» Ненужное, оно приятно теплело в груди, манило. Теснило сердце ожиданием.

«Остановиться. Остановиться надо…» — думал он.

3

Пока ехал домой, мысли Башлыкова путались.

Дома, в кабинете, где сразу обступили привычные неотложные заботы, то, что произошло в Глинищах, выглядело неожиданно совсем простым и далеким. Оно, правда, время от времени пробивалось сюда, в трудный мир района, в его руководящие обязанности, отрывало, сбивало с мысли, но Башлыков без особой трудности отгонял это.

Вечером, когда бесконечные заботы отошли и остался один, оно, то далекое, снова подобралось.

Странное дело: днем почти решил, что все, отступится, скажет, что нет времени, и кончит. А тут как и не бывало той твердости. Снова будто услышал: «Завтра… Как стемнеет…» Снова увидел, как она кивнула. Вспомнил, как радостно заблестели глаза, когда увидела его. Вспоминая все это, чувствовал: любит его. Такая красавица любит! Мало кто знал, что Башлыков был очень податлив на женскую красоту. И если добавить к этому известное многим, что Башлыков крайне самолюбив, то можно понять, как тешило теперь его сознание, что такой красоты женщина тянется к нему. Что завтра они будут вместе, одни.

Башлыков нервно заходил по комнате. Засунув руки в карманы галифе, возбужденно, стремительно стал мерить шагами кабинет. Видел, казалось, ее рядом с собою, лицом к лицу. Слышал ее. Чувствовал себя совсем юным, сильным, удачливым.

Не сразу успокоился. Она поразила его не только красотой, но и неожиданным богатством души. Какой-то трепетной чуткостью. Целый мир угадывался в ней, манил, звал. И кто б мог подумать, пришло некстати: обыкновенная техничка. Он, правда, тут же осекся, зло упрекнул себя, что рассуждает, как «аристократ», как прирожденный дворянин. Дворянин из залинейных гомельских бараков. Подумал с ядовитой насмешкой над собой, откуда это у него появилась такая мания величия! Напомнил себе: каждая кухарка должна научиться управлять государством. Добавил уверенно: эта так называемая уборщица сможет. Если только подучится.

Он думал о ней. Сокрушался, что так мало знает ее. Кто она? Почему в этой школе? Почему не с родителями? Свободная, незамужняя? Она не похожа на девушку. Видно, была замужем, видно, немало испытала. Вспомнил, как застеснялась, испугался: а может, и теперь замужем?.. Нет, возразил себе сразу, если и была, то разошлись. Иначе не жила бы одна при школе. Своего угла нет. А если и был муж, то кто он? Почему разошлись? Или уехал куда? Множество вопросов вдруг возникло, и они так задели, что Башлыков остановился. Хотел все сразу же разузнать, выяснить. Он едва не подошел к столу, к телефону — вызвать кого надо, приказать уточнить. Вовремя спохватился — вызывать никого нельзя. Не только потому, что никто здесь такого не знает, а и потому, что так лучше, не выяснять. Нельзя допускать к этому никого.

Посетовал: мог бы выяснить там, были и повод и время. Вспомнил долгое молчание, из-за этого, осудил себя недовольно, многое и осталось недоговоренным. Злился на себя, что считанное время было потрачено так по-глупому. О чем бы он ни подумал, среди всего неотступно точила его виноватость, что отрекся от дневного решения отказаться, покончить, усиленно искал оправдания. Нельзя так. Надо присмотреться. Поговорить, выяснить все и тогда расстаться. Честно и достойно…