Метели, декабрь - [56]

В комнате была она.

Ганна уже шла навстречу, и они чуть не столкнулись в дверях. На какую-то минуту она то ли не узнала, то ли не поверила себе. Не ожидала. И вдруг лицо ее просияло.

— А-а! — сказала она, вся светясь радостью.

Радость ее была на диво откровенной, даже безрассудной. И эта откровенность, эта внезапная, как всплеск, сила чувства сделала ее яркие, как вишни, глаза, смуглое лицо таким прекрасным, что оно словно ослепило Башлыкова.

Он не ожидал этого. Не был готов к этому. Не умел так открывать душу, хотя бы на миг. Заранее настроенный вести себя осторожно, произнес сдержанно, не очень дружелюбно:

— Добрый день!

Он был растерян. Растерян больше потому, что так просто и сердечно встретила. Это было неожиданно и взволновало его. Он едва скрыл волнение и поэтому особенно придерживался привычной роли:

— Вечер скоро! — ответила она, казалось, с упреком, удивленно вглядываясь, как бы стараясь что-то понять.

Его приводил в замешательство ее быстрый и острый взгляд. Будто в душу заглядывала. И тут же заметил, как глаза ее и лицо стали медленно, как бы против воли, жалея об этом, смурнеть.

Она не сразу вышла навстречу, что-то задержало ее. Чем-то была занята. Рукава засучены по локоть, на них белела мука. Теперь она вспомнила об этом и с тем же выражением сожаления стала вытирать руки о фартук.

— Д-да, скоро, — сказал он важно. Стараясь, чтоб она не заметила его волнение, снял шапку. — Вот ехал мимо…

— Работы много?

Она сказала так, что он почувствовал, спросила, чтобы не молчать.

— Много работы… — Он держался солидно, независимо. — Горячая пора…

— Можно сказать, пахота… — Сказала так, будто затаила, скрыла нечто другое.

— Пахота… Скоро перелом будет. Легче пойдет…

— Легче? — казалось, не поверила она.

— Легче. Перелом будет!

Он повторил твердо, как человек, который хорошо знает, что будет, и уверенный в себе. И тем, что сказал и как сказал, будто поддержал свое достоинство.

Она промолчала, но в молчании ее чувствовалось несогласие. Словно говорила: легче не будет. Может, собрание то помнила…

Удивительно, он не мог смотреть на нее просто, открыто, отводил глаза. И, как ни старался, не было в нем покоя, необходимой ясности. Было горячее, закравшееся куда-то в глубину потрясенного сознания: какая красивая! С этим вошло, тяжело легло на душу отчетливое: «Не надо было заходить! Не надо было!..»

Красота ее так сильно захватила, что эта незнакомая деревенская женщина как бы обрела неодолимую силу над ним.

«Не надо было… Не надо было…» — слышал он в себе остерегающее, трезвое.

Скрывая слабость свою, раскаиваясь, спросил подчеркнуто деловито:

— А где… Параска Андреевна?

Уловил на себе быстрый, проницательный ее взгляд. Казалось, блеснуло насмешливое в глазах. Заметила неискренность его, жалкость поведения.

— На селе где-то… Пошла в село…

И в словах ее слышалось насмешливое, корящее.

— Позвать?

Именно потому, что она видела, наблюдала, он держался подобающе своей роли.

— Да-да, конечно…

— Сейчас…

Она, спохватившись, развязала фартук, собралась уже идти, но задержалась. Он поймал на себе ее взгляд. Словно ждала, что он прекратит это никчемное вранье.

Он промолчал, и она бросилась к двери. Глядя, как она двигается, быстро, стремительно, ощутил, что еще минута и он потеряет ее, это придало ему силы, решимости. Скрывая неловкость, стараясь держаться как можно естественнее, сказал:

— Нет. Не надо.

Она остановилась. Уже готовая взяться за скобу, оглянулась, как бы не понимая. Никакой насмешки в глазах ее не было. Ждала объяснения.

Остановив ее, он преодолел в себе самое тяжелое. Он сделал первый шаг, стал действовать открыто. Уже не скрывая, искренне, твердо проговорил:

— Я не к ней ехал.

В первый момент почувствовал облегчение, как бы сбросил то, что мешало, фальшь. Но почти сразу же за этим в нем заговорило трезвое, рассудительное: «Что я делаю?! — Осторожное, оно попробовало удержать его: — Не надо! Не надо этого!» Сквозь сумятицу чувств он четко услышал это разумное «не надо». Однако оно не имело над ним настоящей власти. Мало было в нем, в этом предостережении, силы. Другое, затягивающее, дерзкое, было сильнее, вело, звало.

А черт, злился он на себя, на того осторожного. Зачем играть в прятки, крутить! Он все же мужчина!

И посмотрел решительно. Пошел напролом:

— Я к тебе.

Остановился на миг перед этим первым «тебе», но выговорил твердо.

Башлыков видел, как глаза ее, лицо мгновенно вспыхнули. Она сразу вся засветилась радостью, словно чудо преобразило ее. Преобразило стремительно, такое волнение охватило, что Башлыкова потрясло, захватило.

Однако почти сразу — как у нее это быстро все! — радость сменилась озабоченностью и даже, похоже было, недоверием.

Теперь глаза ее, казалось, не сулили добра. Было видно, мучают какие-то тяжелые, недобрые мысли. Он понял, что эти мысли угрожают всему тому, чего он так ждал. И эта опасность укрепила в нем решительность. Он повторил твердо:

— Я хотел увидеть тебя.

Она, все еще во власти мрачных раздумий, вглядывалась в него невеселыми внимательными глазами. Вгляделась и отвела взгляд.

Казалось, она не верила ему. Он понимал, что нужны еще какие-то слова, какие-то доказательства, которые переубедили бы, развеяли ее недоверие. Но он не искал этих слов. Не хотел искать. Как бы ни был потрясен, он все же оставался Башлыковым, трезвым, деловым человеком, даже теперь помнил, кто он и каким должен быть. Сделав и так, казалось, много больше, чем мог бы еще недавно, он почувствовал необходимость остановиться, подумать. Взвесить, как быть дальше.