Метаморфозы душевной жизни. Путь душевных переживаний. Часть 2 - [12]

Таким образом, мы видим, что Я, если оно не находит удовлетворения в отношениях с внешним миром, должно либо подняться в смехе к некоей внутренней свободе, либо погрузиться в себя, чтобы усилить себя после внутренней потери. Мы видим, как Я, это средоточие человеческого существа, выражает себя в слезах и смехе. Поэтому мы также находим понятным, что Я, которое и делает человека человеком, определенным образом является предварительным условием истинного смеха и истинных слез.

Наблюдая ребенка в первые дни жизни, мы замечаем, что он не умеет еще смеяться и плакать. Настоящий смех и настоящий плач начинаются только с 36‑го или 40‑го дня. До этого ребенок не может ни плакать, ни смеяться, и причина этого в следующем: хотя для Я решающим является то, что живет в этом ребенке из предыдущего воплощения, тем не менее это Я не действует в первые дни жизни в человеке формирующе; оно не сразу пытается найти отношения с внешним миром. Человек поставлен в жизни так, что всё, что есть в нем и у него, происходит из двух направлений. С одной стороны, это то, что содержит все свойства и возможности человека, наследуемые им от отца, матери, дедушки и так далее, словом, свойства и возможности по линии наследственности. Но внутри работает индивидуальность; Я человека, идущее от жизни к жизни, от воплощения к воплощению, работает изнутри над его душевным своеобразием. Когда мы видим только еще вступающего в жизнь человека, нам прежде всего бросается в глаза неопределенность его физиогномии, а также неопределенность того, что будет некогда проявлено — как то талант, способности и особые свойства. Но мы также видим, что творящее, деятельное Я, которое принесло силы развития из предшествующей жизни, делает неопределенные черты всё более и более определенными и модифицирует то, что дано по линии наследственности. Таким образом, мы видим слияние унаследованных свойств с теми, которые идут от воплощения к воплощению. Подробности о становлении человека вы можете найти в моей только что вышедшей книге "Очерк тайноведения", где в первой ее части эти вещи изложены с определенной ясностью, в соответствии с пониманием современного человека.

Таким образом, мы видим, как в ребенке вырабатывается Я. Но Я начинает преобразовывать в ребенке телесное и душевное лишь спустя некоторое время. Поэтому человек, вступая в земное бытие, в свои первые дни проявляет исключительно унаследованные признаки. В первые дни Я пока еще остается сокрытым глубоко внутри, пока в неопределенной физиогномии не оформится то, что перенесено им из прежней жизни, над дальнейшим формированием чего оно сможет работать дальше изо дня в день, из года в год.

Пока ребенок не приобретет индивидуальный, присущий только ему характер, у Я нет возможности выражать через смех и плач какое — либо отношение к внешнему миру. Потому что тут всё дело в Я, в самом индивидуальном, которое ищет связь с окружением, стремится достигнуть с ним гармонии и созвучия. Именно Я должно быть тем, что стремится в смехе или улыбке сделать себя свободным от предметов; именно Я должно быть тем, что при искомых отношениях, которых оно не может найти, сжимает при утрате внутреннее существо человека. Только Я может выражать себя в смехе или слезах. Из этого видно, что, имея перед собой откровение человека в смехе и слезах, мы имеем дело с глубоко внутренней духовностью человека.

Те, кто охотно сваливает всё в одну кучу и потому не желает признать действительного реального различия между человеком и животным, естественно, будут находить аналогии смеха и слез и в животном царстве. Но тот, кто понимает эти вещи правильно, признает правоту немецкого поэта, сказавшего, что животное не умеет плакать — в лучшем случае только выть — и не умеет смеяться, но — только скалить зубы. В этом сокрыта глубокая истина, которую, если облечь в слова, можно выразить так: животные не возвышаются до того индивидуального Я-существа, которое находится в самом существе, но животные управляются законами, которые хотя и выглядят подобными законам человеческого Я, но внедрены в животном так, что в течение всей жизни остаются для него чем — то внешним. Животное не поднимается к индивидуальности. Здесь уже упоминалось об этом решающем отличии человека от животного. Уже говорилось: то, что интересует нас в животном, обобщается в характере рода или вида. Попытайтесь разобраться, покажут ли те качества, которые главным образом интересуют нас в животных, такое же значительное различие, например, у льва — сына, льва — отца, льва — дедушки и так далее, какое мы находим у людей. То, что проявляется у животного, восходит к характеру рода. В человеческом царстве каждый человек является своим собственным родом, и то, что явлено нам у животных в роде или виде, у людей должно интересовать нас в каждом отдельном человеке. То есть в мире людей каждый человек имеет свою отдельную биографию. Она нам так же интересна, как биография вида или рода у животных. Разумеется, некоторые обожатели собак и покровительницы кошек утверждают, что могут написать биографии своих питомцев. Но я знал школьного учителя, который регулярно давал своим ученикам задание: написать биографии стальных перьев, которыми они писали на уроках. Дело не в том, чтобы давать мыслям блуждать во всех направлениях, но в том, чтобы наш разум пробился к тому, что является сутью предмета или существа. У животного индивидуальная биография не является существенной, она становится существенной только у человека, поскольку у человека главное — это то, что в качестве его индивидуальности поступательно развивается от жизни к жизни; тогда как у животного это развитие идет лишь от рода к роду. И если биографическим элементам не придают важности, то это объясняется не тем, что их значение не является столь же важным, как значение, которое мы приписываем естественнонаучным законам внешнего мира, но тем, что тот, кто не признает их важности, не в состоянии воспринимать значимость каких — либо явлений.