Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма - [3]
Итак, в дальнейшем я вкратце опишу постпостмодернизм, далее расскажу о метамодерне, после чего перейду к содержанию книги и в конце концов предложу критический анализ концепции. Отдельно замечу: что бы я ни думал про метамодернизм, это вовсе не означает, что настоящая книга не важна. Она важна куда больше, чем много других текстов, не обращающих внимания на мир, в котором мы живем.
Отрицать постмодерн не столько в плане термина, сколько в отношении его содержательного наполнения, что бы под ним ни подразумевалось, было всегда актуальным для гуманитарных наук и социальной теории. Еще на пике дискуссий о постмодернизме в конце 1980-х годов некоторые авторы, не соглашаясь с коллегами, отрицали, что мир или история находится в «состоянии постмодерна». Проблема заключалась и заключается до сих пор в том, что не было никакого общепризнанного понимания постмодерна, а это означало, что недовольные новым трендом критиковали какие-то индивидуальные концепции, пусть и весьма влиятельные, типа тезиса Лиотара, или же собственные представления о постмодерне, сложившиеся под влиянием важных, но все-таки вторичных источников. Однако, когда многие философы или ученые, кто теоретизировал сам термин «постмодерн», в итоге в разных формах от него отказались, стало ясно, что постмодернизм находится, как никогда ранее, в шатком положении. Поскольку апологетов теории больше не осталось, противникам постмодерна можно было усилить атаку на термин (в значении явления, философии, культуры, эпохи – нужное подчеркнуть) и без труда одержать победу. В конце концов, постмодерн как феномен со многими означающими, но без единого пропонента не мог дать сдачи. Можно сказать, что официально задокументированное подтверждение смерть постмодерна получила, когда одна из основных его исследователей – литературовед Линда Хатчеон – самолично объявила о его конце. На такой рискованный шаг до тех пор не осмеливался никто из иных теоретиков постмодерна (за исключением социального теоретика Зигмунта Баумана) по той причине, что уже и без того было ясно: тема устарела. В 2002 году Хатчеон в эпилоге ко второму изданию своей влиятельной книги «Политика постмодернизма» признала, что постмодерна больше нет (Hutcheon, 2002, 165–166). Тем самым уставшие от него философы и молодые теоретики культуры наконец получили картбланш на попытку описать эпоху XXI столетия в новых терминах, попытавшись указать на обновленное состояние культуры.
Важно, что Хатчеон также официально закрепила термин «постпостмодернизм», которым она условно обозначила пустующее место в теории культуры и социальной философии. Однако то, что условно стало известно под этим зонтичным термином (множественные концепции, претендующие на новый язык описания нашего времени), существовало, как было сказано выше, и до того. Так, на протяжении десятилетия, с 1997 и по 2007 год, британские художники и иные авторы писали манифесты, упраздняющие постмодерн и возвращающие искусству его, казалось бы, утраченную трансцендентальность, искренность и духовность. Так было создано несколько манифестов – неомодернизма (как минимум два), стакизма, ремодернизма, офф-модернизма и интентизма (Denning, 2007; Childish, Thomson, 2015a; Childish, Thomson, 2015b; Bayrakti, Durand, Norwood-Witts, 2000; Boym, 2017; Pelossi, 2008). Новые же ярлыки, которые по задумке авторов вытесняли (или должны были вытеснить) «постмодерн», появлялись уже в 1980-е и далее: ультрамодернизм, гипермодернизм, трансмодернизм, сверхмодернизм, неомодернизм (в плане социальной теории, а не искусства) (Александер, 2013; Оже, 2017; Cook, Kroker, 1986; Kroker, Kroker, 1988; Augé, 1992; Magda, 2004). До похоронных и прощальных слов Хатчеон свои претензии на новую эстетическую теорию высказал, например, немецкий эстетик Рауль Эшельман (Eshelman, 2008). Сам же термин «постпостмодернизм» был актуален с середины 1990-х (Ритцер, 2002; Turner, 1995) и использовался даже в России (Маньковская, 1999). И все же именно Хатчеон, можно утверждать, закрепила его как зонтичный термин и, в принципе, как явление в гуманитарной науке.
Итак, после того как Хатчеон объявила о конкурсе на новый язык описания современной культуры, появились такие концепции постпостмодернизма, как автомодернизм, диджимодернизм, реновализм, альтермодернизм, авторская концепция американского культуролога Джеффри Нилона, которую не следует путать с более широким термином – постпостмодернизм (Nealon, 2012). Наконец, едва ли не последним в этом ряду всевозможных префиксов оказался метамодернизм, после него появился лишь кос-модернизм, превратившийся в итоге в планетаризм (Moraru, 2011; Moraru, 2015). Отдельно стоит упомянуть, что и русские ученые пытаются придумывать различные варианты постпостмодернизма[4]. Главный вывод, который мы должны сделать из всего этого, состоит в том, что метамодернизм не является исключительной альтернативой постмодернизму, но представляет собой один из множества вариантов амбициозных концепций актуальной нам культуры. То, что отличает метамодернизм от конкурентов, во-первых, это, что его все еще используют (что очень важно), во-вторых, сами авторы пока что его не забросили и стараются развивать, о чем говорит настоящее издание, в-третьих, слово, как мы уже увидели, в самом деле на слуху. Одним словом, многие из тех, кто слышал о том, что на смену постмодерну идет что-то иное, думает, что это метамодернизм. Доказательством этому служат те же мемы, которые можно встретить в Рунете. Но если кто-то так считал, он должен отдавать себе отчет в том, что метамодернизм стоит на плечах иных авторских концепций – как постмодернизма, так и постпостмодернизма.
В этой книге Шошана Зубофф описывает и объясняет причины возникновения феномена, который она называет «надзорным капитализмом». Ставки как никогда высоки: глобальная архитектура модификации поведения угрожает сделать с человеческой природой в XXI веке то же, что промышленный капитализм сделал с окружающей средой в XX веке. Зубофф показывает последствия распространения надзорного капитализма из Кремниевой долины во все сектора экономики. Необычайное богатство и власть накапливаются на новых «рынках поведенческих фьючерсов», где делаются и продаются предсказания относительно нашего поведения и где производство товаров и услуг подчинено новым «средствам модификации поведения». Угрозу теперь представляет не тоталитарное государство, а повсеместно распространенная цифровая архитектура.
В книге дается обзор концепции французского мыслителя Анри Бергсона (1859–1941), классика западной философии XX века, лауреата Нобелевской премии по литературе (1927). Подробно исследуется эволюция взглядов А. Бергсона – от философской психологии, развитой в ранних работах, до этико-религиозной концепции, изложенной в «Двух источниках морали и религии» (1932); рассматриваются некоторые аспекты рецепции учения Бергсона в России в конце XIX – первые два десятилетия XX в. В книге, содержащей элементы жанра философской биографии, использован новый фактографический материал.
Серия «Фигуры Философии» – это библиотека интеллектуальной литературы, где представлены наиболее значимые мыслители XX–XXI веков, оказавшие колоссальное влияние на различные дискурсы современности. Книги серии – способ освоиться и сориентироваться в актуальном интеллектуальном пространстве. Неподражаемый Славой Жижек устраивает читателю захватывающее путешествие по Событию – одному из центральных концептов современной философии. Эта книга Жижека, как и всегда, полна всевозможных культурных отсылок, в том числе к современному кинематографу, пестрит фирменными анекдотами на грани – или за гранью – приличия, погружена в историко-философский конекст и – при всей легкости изложения – глубока и проницательна.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
Главная тема книги — человек как субъект. Автор раскрывает данный феномен и исследует структуры человеческой субъективности и интерсубъективности. В качестве основы для анализа используется психоаналитическая теория, при этом она помещается в контекст современных дискуссий о соотношении мозга и психической реальности в свете такого междисциплинарного направления, как нейропсихоанализ. От критического разбора нейропсихоанализа автор переходит непосредственно к рассмотрению структур субъективности и вводит ключевое для данной работы понятие объективной субъективности, которая рассматривается наряду с другими элементами структуры человеческой субъективности: объективная объективность, субъективная объективность, субъективная субъективность и т. д.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Первая в России книга о патафизике – аномальной научной дисциплине и феномене, находящемся у истоков ключевых явлений искусства и культуры XX века, таких как абсурдизм, дада, футуризм, сюрреализм, ситуационизм и др. Само слово было изобретено школьниками из Ренна и чаще всего ассоциируется с одим из них – поэтом и драматургом Альфредом Жарри (1873–1907). В книге английского писателя, исследователя и композитора рассматриваются основные принципы, символика и предмет патафизики, а также даётся широкий взгляд на развитие патафизических идей в трудах и в жизни А.
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
«Что такое событие?» — этот вопрос не так прост, каким кажется. Событие есть то, что «случается», что нельзя спланировать, предсказать, заранее оценить; то, что не укладывается в голову, застает врасплох, сколько ни готовься к нему. Событие является своего рода революцией, разрывающей историю, будь то история страны, история частной жизни или же история смысла. Событие не есть «что-то» определенное, оно не укладывается в категории времени, места, возможности, и тем важнее понять, что же это такое. Тема «события» становится одной из центральных тем в континентальной философии XX–XXI века, века, столь богатого событиями. Книга «Авантюра времени» одного из ведущих современных французских философов-феноменологов Клода Романо — своеобразное введение в его философию, которую сам автор называет «феноменологией события».
Что это значит — время после? Это время посткатастрофическое, т. е. время, которое останавливает все другие времена; и появляется то, что зовут иногда безвременьем. Время после мы связываем с двумя событиями, которые разбили европейскую историю XX века на фрагменты: это Освенцим и ГУЛАГ. Время после — следствие именно этих грандиозных европейских катастроф.