Метагалактика 1993 № 2 - [32]

Вернулся старик, крякнул, сел на траву и проворчал:

— Опять ничего нет. Третью наживку уже меняю.

— Может быть рано? — деликатно осведомился Яран. — Или поздно?

— «Рано», «поздно»… — передразнил его Терн и кисло сморщился. — За наживкой-то следить надо! — с упреком крикнул старик, набычился и ушел.

— Странный дед, — сказал Михаил и поднялся. Колено перестало пульсировать, зато нестерпимо зачесалась пятка, и он истово заерзал по земле башмаком.

— Где ты его нашел? — спросил Яран и задумчиво почесал панцирь.

— Я нашел? — спросил Михаил, налегая на «я». — Никто его не находил. Он вместе со мной в одной хижине сидел.

— Ему просто повезло, — медленно произнес Октар, продолжая сидеть на корточках и упрямо смотреть в пол. — Он единственный, кто выжил.

— А остальные? — спросил Михаил.

— А остальных нет. Учителя Азарата повесили за ноги на перекладине и забили камнями. Деда Торха загнали в Трясину и его съел брюхоног. А Тарзаната сбросили в пропасть. За его речи, призывающие к миру, и непослушание…

Октар еще ниже опустил голову и гулко сглотнул. Потом, не поднимая головы, добавил:

— Твой человек об этом не знал, Михаил. Просто все боялись, что Гаан заберет всех Просветителей в стеклянный дом, а остальных бросит. Так дядюшка Терн рассказывал.

Михаил с жалостью посмотрел на него. Ведь мучается же парень, надо как-то помочь, а он не знает как, и никто, наверное, не знает. Яран, он просто не поймет. У него совершенно другая психология, другое мышление, другое восприятие, черт возьми! Михаил снова убедился, что даже он, все-таки более близкий по внешним признакам, неспособен разгадать и сотую долю того, о чем может думать этот малыш. Иногда кажется, что начинаешь его понимать, его мысли, чувства, желания; казалось бы, обыкновенный дикарь-детеныш, треугольноухий абориген с уровнем мышления минус две единицы. А внутри-то совершенно другой мир, абстрактный, противоречивый, инфракрасный, чужой мир чужого разума с совершенно другими понятиями, и вся подлость в том, что он никак не состыкуется с нашим, человеческим. И так почти со всеми разумными расами. И александрийцы нас не принимают, разве что туристов и ученых, а предложенную технику категорически отвергают. И рейнгольдяне дают вежливо понять, что это им не желательно: то чуть-чуть не устраивает, а это малость не подходит. И иногда до такой степени противно становится, что все эти искательства, нейропсихология и фокусы с массовым психополем кажутся самой настоящей бредятиной.

Со склона донеслись пронзительные поросячьи визги. Михаил оглянулся. Ярана не было. Октар лежал животом на шкуре и внимательно смотрел, как здоровенный пестрый москит делает жадные нетерпеливые круги над его рукой. Визги не прекращались. Потом послышался тяжкий шлепок, Яран взревел: «Куда?!», раздалась шумная возня, какое-то глупое и большое животное, пойманное на наживку, заверещало в последний раз и замолчало. Михаил встал и увидел Ярана, грязного, облепленного тиной и свежими клочьями мха и несказанно счастливого. Под мышкой он держал большую усатую рыбу, похожую на сома, крепко прижимая к боку. Сзади него плелся старик, положив акулий хвост пискуна на плечо, кряхтел, охал, постоянно спотыкался, и блестящее рыбье тело раскачивалось, как висячий мост.

Наконец они дотащили ее до вершины холма и бросили, как мешок на землю. Рыба шевельнулась, дернула усами и изо всей силы растопорщила страшные острые плавники.

— А?! — крикнул Яран, легонько пиная обалдевшего пискуна. — Каков подарочек, а?

Они с Михаилом начали готовить завтрак, а старик с Октаром куда-то опять убежали, а потом они вернулись с какими-то красными плодами, похожими на гранаты, и сказали, что это можно есть. Пока в котелке булькало варево, Михаил попробовал откусить и чуть не сломал зубы. Плод был твердый, как орех. Тогда он разломал ножом кожуру и попробовал немного мякоти. Сначала все было хорошо, но потом Михаил как-то сник, погрустнел, вдруг стал отплевываться, а потом присосался к кувшину и вылакал его до дна. Дед Терн недовольно осведомился, в чем дело. Михаил сообщил, что это, наверное, можно есть Просветителям, но для него это лисий яд и такая гадость, какой он в жизни не пробовал, после чего старик покивал и сказал, что они, видимо, перезрели годиков на пятнадцать. Михаил рассвирепел и весь завтрак дулся на старика.

Яран разлил еду и спросил у Октара, почему тот не ест. Мальчик сидел на своей шкуре, смотрел в одну точку, прохаживаясь пальцами по страшному рубцу на боку, потом вздрогнул и сказал, что не хочет.

— Что значит не хочешь? — строго спросил Яран. — Ешь давай.

— Октар… — начал было Михаил, но Октар резко поднялся, подобрал накидку и стал быстро спускаться с холма.

— Опять мясо недоварили, — проворчал дядюшка Терн, быстро хлебая из половинки ореха. — Который раз уже. И мало. Вон рыба какая. Можно было и побольше.

— Побольше котелок не вместит, — терпеливо объяснил Яран.

— Ну и что? — чеканно спросил старик. — Все равно. Надо было побольше.

— Если хотите, возьмите мое, — раздраженно сказал Михаил и придвинул к нему чашку.

— Да не надо мне вашего мяса! — воскликнул дед и приготовился сказать что-нибудь обидное, но не успел.