Метафизика труб - [5]

Затем его снова охватывал гнев. Он понимал, что все эти предметы существуют независимо от него. Смириться с этим он не мог и начинал яростно вопить.

Кроме того, он заметил, что родители и их окружение производят ртом какие-то звуки: это позволяет им контролировать ситуацию и держать все в своих руках.

Ему захотелось научиться делать то же самое. Разве это не главная божественная прерогатива – давать название вещам? Он тыкал пальцем в игрушку, чтобы подарить ей право на жизнь, но изо рта вылетало нечто бессвязное. Бога это удивляло – он же чувствовал, что может говорить. Нет, с подобным унижением он мириться не мог и начинал бурно негодовать.

Вот что ему хотелось прокричать:

«Вы шевелите губами, и у вас вылетают слова! А когда я шевелю губами, у меня вылетает только шум! Почему такая несправедливость? Буду орать до тех пор, пока не научусь говорить!»

А вот как мать понимала возмущенные крики своего чада:

– Нет, это ненормально! Ребенку уже два года, а он ничего не умеет. Видно, он сам понимает, что запаздывает в развитии, и переживает.

Какая чепуха! Бог вовсе не сознавал своего отставания. Если он отстает, то от кого? Чтобы осознать свое отставание, необходимо уметь сравнивать. А Бог сравнивать не умел. Но он чувствовал в себе гигантские силы и негодовал оттого, что не может пустить их в ход. Его предавал собственный рот. Он не сомневался в своем божественном всевластии и не мог смириться с тем, что ему не подчиняются его губы.

Мать подходила к нему и громко и четко произносила самые простые слова:

– Папа! Мама!

Бога приводило в ярость, что ему предлагают повторять такие глупости. Неужели она не понимает, с кем имеет дело? Ведь это он, Бог, сотворил речь. И он никогда не опустится до того, чтобы повторять такие примитивные словечки, как «папа» и «мама». Пусть его сколько угодно наказывают, но он будет орать все сильней и сильней.

Родители с горьким сожалением вспоминали недавние времена, когда их дитя не причиняло им никаких хлопот. В один прекрасный день их ребенка словно подменили, но что они от этого выиграли? Вместо загадочного, но спокойного дитяти они получили вечно воющего щенка добермана.

– Помнишь, каким славным было наше Растение! А какие у него были красивые и спокойные глаза!

– Да, и оно не мешало нам спать по ночам!

О сне им пришлось теперь забыть, потому что Бог сам не спал и другим не давал. В лучшем случае он засыпал часа на два, а остальную часть ночи злобно орал.

– Послушай, – выговаривал ребенку отец, – мы знаем, что два года ты проспал и хорошо выспался. Но это не значит, что теперь ты можешь всех нас лишать покоя.

Бог вел себя как Людовик XIV: тот если не спал, то не позволял спать никому вокруг; если не ел, не позволял никому есть; если не двигался, не позволял никому ходить; если молчал, не позволял никому говорить. Короля особенно бесило, если кто-то осмеливался открыть рот без его высочайшего дозволения.

Врачи новое состояние ребенка понимали не лучше, чем предыдущее, которое они называли «патологической апатией». Теперь ее сменила «патологическая раздражительность». Но отчего и почему это произошло, врачи сказать не могли. Поэтому они лишь осторожно советовали:

– Ваш ребенок два года молчал, и нужно просто подождать, когда он вволю накричится и успокоится.

«Если я не выкину его раньше в окошко», – подумала уставшая от его вечного ора мать.

Костюмы брюссельской бабушки наконец-то были готовы. Она уложила их в чемодан, наведалась перед отъездом к парикмахеру и села в самолет Брюссель – Осака, которому в 1970 году требовалось около двадцати часов, чтобы преодолеть разделявшее эти города расстояние.

Родители встречали ее в аэропорту. Они не виделись с 1967 года. Бабушка обняла сына, расцеловала невестку и с первой же минуты начала восхищаться Японией.

По дороге, которая вела в гору, разговор зашел о детях: старшие дети были – лучше не бывает, а вот с третьим ребенком – сплошные проблемы. «Просто не знаем, что с ним делать», – вздыхали родители. Бабушка успокаивала их, что все наладится.

Их дом привел ее в восторг.

– Как у вас тут все по-японски! – восклицала она, любуясь гостиной с татами на полу и садом, в котором уже в феврале белоснежные лепестки устилали ковром землю под сливовыми деревьями.

Она три года не видела старших детей, и ее умиляло, как подросли ее семилетний внук и пятилетняя внучка. Она попросила, чтобы ее познакомили и с младшим чадом, которого она еще не видела. Никому не хотелось провожать ее в логово этого монстра, и ей сказали:

– Иди сама, это первая комната налево, ты не ошибешься.

Уже издалека бабушка услышала дикий рев. Но она прихватила с собой кое-что из дорожной сумки и смело ступила на арену.

Два с половиной года. Непрерывный крик, ярость и негодование: мир не подчиняется рукам и голосу Бога. Вокруг – решетчатые стенки детской кроватки. Бог чувствует себя в клетке. Вот бы сломать ее! Но ему это не под силу. От злости он колотит ногами по простыне и одеялу.

Над головой – потолок, на котором он уже изучил каждую трещину. Потолок и трещины – это его единственные собеседники, и он выкрикивает им свое глубочайшее презрение. Потолку на его презрение наплевать. И Бог впадает в еще большую ярость.