Метафизика Петербурга - [54]

Окончилось девятое столетие со времени принятия «греческой веры». И церковь, и образованное общество вступали в ее десятый век «в надежде славы и добра». На царствование Николая II пришелся целый ряд юбилеев, отмечавшихся с немалой пышностью. Духовенство служило благодарственные молебны, государственные деятели произносили речи, а толпы народа любовались торжественными церемониями и убранством города. Как всякий ритуал, торжества должны были свидетельствовать, что возведение величественного здания, начатое столетия назад его основателями, продолжалось, и сообщить потомкам частицу их силы. Как выяснилось позже, на то не было соизволения Божия – а значит, все было втуне. «Аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущие его», – повторил бы в этой связи верующий человек знакомые слова Псалтыри, и был бы вполне прав. Между тем, правление Николая II можно упрекнуть во многом, но не в отступничестве от православной веры.

Религиозная реформа была необходима. Об этом царю говорили в один голос, но каждый советчик тянул в свою сторону. С.Ю.Витте полагал первоочередной задачей провозглашение свободы совести и религии. Она и была включена в известный Манифест об «умиротворении государственной жизни», подписанный царем 17 октября 1905 года. П.А.Столыпин полагал необходимым образование министерства вероисповедания, где ведомство православной религии было бы поставлено на равной ноге с лютеранством, магометанской верой, и другими исповеданиями. Такая идея слишком явно воскрешала образ «сугубого министерства» князя Голицына, и в конце концов была отклонена. В самом Синоде преобладала та точка зрения, что пришла пора освободить церковь от опеки властей – и, в первую очередь, избрать Патриарха. Такое решение могло быть принято только Поместным собором. Поэтому в 1906 году было учреждено так называемое Предсоборное присутствие, принявшее рекомендацию о церковной реформе (или, если на то уж пошло, контр-реформе, поскольку реформой следовало бы считать действия царя Петра Алексеевича). Получив акты Присутствия, подписанные виднейшими епископами, Николай II внимательно изучил их и в общем не нашел что возразить. Митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию было сообщено, что Собор имеет быть созван – однако не сразу, а «в подходящее время». До самого конца царствования нерешительного монарха, подходящее время так и не пришло.

Таким образом, при Николае II сохранился синодальный строй, в основе своей тот же, что был заложен Петром I. В его рамках был развит своеобразный стиль, завершавший религиозные поиски эпохи последних Романовых. В определении этого стиля среди исследователей нет полного единодушия. Чаще всего, акцент ставится на восстановлении «московского благочестия». Действительно, тяга к нему прослеживается на всем протяжении николаевского царствования. Уже в 1900 году молодой царь приехал в Москву, чтобы праздновать там Пасху. Приезд был необычен: как вспоминали при дворе, ни один император за все предшествовавшее XIX столетие не проводил в Москве этого главного православного праздника. Кажется, единственное исключение составил Николай I, приехавший ненадолго на освящение нового кремлевского дворца (1849). Тем интереснее объяснение этого шага. Как писали тогда, Николай II приехал в Москву, чтобы отпраздновать Пасху «в тесном единении с верноподданным народом православным и как бы в духовном общении с далеким прошлым, … с тем прошлым, когда Москва была „стольным градом“, когда в ней жили царь и патриарх московский, когда жизнь первопрестольной, особенно Великим постом, была непрерывным и неуклонным осуществлением церковных уставов и когда пример такой жизни являл сам царь московский». Речь шла, таким образом, о поиске нового единства с народом перед лицом надвигавшейся революции. В пасхальную ночь, царь в мундире Преображенского полка, с царицей в русском наряде и всем двором проследовал из кремлевского дворца к храму Христа Спасителя. Участвуя в праздничном богослужении, Николай II на мгновение ощутил всей душой, что спасительная связь восстановилась. Позже он с неизменным умилением возвращался в воспоминаниях к религиозному воодушевлению того поста и пасхальной ночи. В большой мере под их впечатлением был устроен и знаменитый бал 1903 года в Зимнем дворце. Гостям было предписано прибыть в русских костюмах XVII века. Сама августейшая чета была в нарядах московских царя и царицы времен Алексея Михайловича. Бал прошел с исключительным успехом и был повторен через неделю в шереметевском дворце. Воспоминания очевидцев сводят дело к милой причуде или сентиментальности царя. «Хоть на одну ночь Никки хотел вернуться к славному прошлому своего рода», – невесело писал уже в эмиграции великий князь Александр Михайлович. Внимательный глаз различает в такого рода затеях черты мистерии, призванной изменить ход истории. Особенно ярко ее черты выступают в последнем и самом пышном из череды этих праздников – трехсотлетнем юбилее дома Романовых (1913). Как известно, празднование было разделено на две части. Сначала оно прошло в столице, и только затем в Москве (и волжских городах). По общему мнению, «питерская часть» прошла довольно пресно, «московская» же удалась на славу, вызвав неподдельное воодушевление народа. Николай II въехал в Москву тем же путем, что и основатель династии, славный Михаил Феодорович. Символика очевидна: начавшись с волнений и смут, XVII столетие окончилось миром и согласием. Так должно было произойти и в XX веке! На известной серебряной монете, выбитой в честь юбилея, лица первого и последнего царей династии – Николая Александровича и Михаила Федоровича – сближены в одном ракурсе и очень похожи друг на друга. Того же ждали и от истории, стремясь иногда даже несколько ей помочь: мы говорим о переименовании нашего города в Петроград, проведенном в начале войны. Власти говорили о возвращении к национальным корням, напоминали о том, что пара «Константинополь-Константинград» издавна бытовала в русской письменности. Все это не могло затушевать того наблюдения, что при переименовании слово «Санкт» было утрачено. Учитывая тот общеизвестный факт, что приведенное латинское слово значит «святой», широкие массы пришли к выводу, что город лишили небесного покровительства, и в некотором смысле это было справедливо.