Метафизика пата - [38]
Из этого отрывка следует, что Гаттари намерен пересмотреть понятия Бессознательного. Правда, что такое бессознательное, он тоже не знает. Остается загадкой и универсалистское представление субъективности, когда все имеют одно на всех представление. Человек — это существо индивидуальное или универсальное, разумное или традиционное? Если разум освобождает человека и делает его свободным, то традиция связывает человека. Децентрализация социума делает возможной самостоятельность индивидуума. Иными словами, разум всегда есть индивидуальный разум, а традиция коллективна. Например, когда греки повернулись к разуму, они отвернулись от традиции.
Позднеевропейский человек сделал фундаментальное открытие, он понял, что ум находится вне сферы творчества. Почему? Потому, что разум открывает истину, а истина связывает, а не освобождает. Естественным и неизбежным становится неравенство между людьми относительно разума. Человек перестал быть субъектом разума. Он существует как бы вне его с тех пор, как субъект разума сделался анонимным. Индивид не ищет новых истин, ибо он перестал производить мир субъективности и стал потребителем уже созданного в этом мире. При этом индивидуум, как и всякий потребитель, делается столь же зависимым от чужого разума, потенции которого превосходят его собственные, сколь и раньше он был зависим от традиции. Универсализм потерпел крах. В соответствии с законом индивидуализации каждый желает получить свою порцию субъективности (национальной, языковой и т. д.). Каждый хочет отныне иметь свою память, а не универсальную, свой рассудок, а не машинный, свою фантазию, а не то, что выработано в недрах безликих редакций и мозговых трестов социальными машинами. Но как найти (и помнить) что-то свое, если оно все время распадается на чужое. Проблемы производства субъективности заключаются в навязывании универсального сознательного (и бессознательного), тогда как каждый имеет право на свои бессознательные фантазмы.
И точно так же, как звучит лозунг современных экологических киников «назад к природе», должен зазвучать лозунг-протест против гнета лингвистически означающего, против языка указок и инструкций.
Субъективность отделилась от человека и прижилась в машине, которая производит образы. Субъективность стала слишком серийной.
«Машинное производство субъективности может работать и к лучшему, и,‹к худшему.
Лучшее — это созидание, изобретение новых универсумов референции; худшее — отупляющая масса — медиатизация, на которую сегодня обречены миллиарды индивидуумов» (1, с. 153).
Нигде не осталось места для творчества. Индивидуальность деградировала.
Индивидуум оказывается полностью произведенным вплоть до интимнейших глубин его бессознательного существа. Свобода и самостоятельность человека оказались фикцией, ибо все производно. Человек больше не может быть индивидуумом. Но он уже и не хочет им быть. На место индивидуумов вышли коллективы безымянных сериалов.
Между индивидуумом и обществом, именем и безымянным с давних времен велась борьба. В конце концов социальность вышла победителем в этой борьбе. Индивидуум потерял веру в себя и сдается. Победило равенство всего со всем. Равенство всех перед законом, равенство в правах дополняется равенством перед разумом, перед субъективностью. Гаттари склоняется к лучшему, но лучше бы он отказался и от лучшего, и от худшего. Конечно, мир ребенка имперсонален, но что следует из этого безличного мира? Почему мы должны оставаться всегда детьми? На этот вопрос Гаттари не отвечает. Дословная субъективность ребенка и дословная субъективность древних народов имеют нечто общее между собой. Это общее — отталкивание от универсальных языковых структур субъективности (и бессознательного).
Дословную субъективность, как чистый воздух, нужно уметь сохранять независимо от того, обнаруживаем ли мы ее в снах, в бреду, в творческой экзальтации или в любовном чувстве.
Задача экологии не допустить антропологической катастрофы, но для этого люди должны научиться оберегать самих
? себя от воздействия ультрафиолетового излучения уййверсаль-ных теорий и систематизирующих концепций. Для того чтобы создать климат экзистенциальной аутентичности, приходится прибегать даже к симуляции. Симуляционные замещения становятся более истинными, чем природа.
Чем же симуляция, эрзац, подделка лучше природы, образца? Копия становится лучше образца, если нет самого образца, если признать, что никакой индивидуальной субъективности не существует, а существует только коллективная субъективность.
Пока есть иное, существует и индивидуальное, ибо иное для индивидуального не другое индивидуальное, а коллективное (семейное, родовое и т. д.). По направлению к единичному субъективация, т. е. способ (или формула) рождения необъективируемой субъективности. Но субъ-ективации имеют свою историю и свой способ производства. Вот на эту сторону дела и обращает внимание постмодернизм в философии. Проблема же заключается в том, что изобретать новые способы чувствования, устраивать истерию, производить психоз — все это имеет объективацию второго порядка.
В книге впервые в научной и философской литературе разрабатывается концепт клипового сознания и показывается его связь с виртуальной реальностью. Клиповое сознание рассматривается автором не как знание, а как аффективное действие. Для него существует не мир, а образ мира, для него мыслить — это значит быстро мыслить. Здесь важна не логика, а реальность. В книге показано, как работает клиповое сознание в философии, в науке, в искусстве, в образовании и политике. Книга предназначена для тех, кто интересуется новейшими тенденциями в развитии современной философии.
Статья посвящена инструментарию средневекового книгописца и его символико-аллегорической интерпретации в контексте священных текстов и памятников материальной культуры. В работе перечисляется основной инструментарий средневекового каллиграфа и миниатюриста, рассматриваются его исторические, технические и символические характеристики, приводятся оригинальные рецепты очинки пера, а также приготовления чернил и красок из средневековых технологических сборников и трактатов. Восточнохристианская традиция предстает как целостное явление, чьи элементы соотносятся друг с другом посредством множества неразрывных связей и всецело обусловлены вероучением.
Питер Беллвуд, известный австралийский археолог, специалист по древней истории Тихоокеанского региона, рассматривает вопросы археологии, истории, материальной культуры народов Юго-Восточной Азии и Океании. Особое внимание в книге уделяется истории заселения и освоения человеком островов Океании. Монография имеет междисциплинарный характер. В своем исследовании автор опирается на новейшие данные археологии, антропологии, этнографии, лингвистики. Peter Bellwood. Man’s conquest of the Pacific.
Король, королевы, фаворитка. Именно в виде такого магического треугольника рассматривает всю элитную историю Франции XV–XVIII веков ученый-историк, выпускник Сорбонны Ги Шоссинан-Ногаре. Перед нами проходят чередой королевы – блистательные, сильные и умные (Луиза Савойская, Анна Бретонская или Анна Австрийская), изощренные в интригах (Екатерина и Мария Медичи или Мария Стюарт), а также слабые и безликие (Шарлотта Савойская, Клод Французская или Мария Лещинская). Каждая из них показана автором ярко и неповторимо.
Эта книга — рассказ о двух городах, Лондоне и Париже, о культурах двух стран на примерах из жизни их столиц. Интригующее повествование Конлина погружает нас в историю городов, отраженных друг в друге словно в причудливом зеркале. Автор анализирует шесть составляющих городской жизни начала XIX века: улицу, квартиру, ресторан, кладбище, мир развлечений и мир преступности.Париж и Лондон всегда были любовниками-соперниками, но максимальный накал страстей пришелся на период 1750–1914 гг., когда каждый из них претендовал на звание столицы мира.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
В книге исследуются дорожные обычаи и обряды, поверья и обереги, связанные с мифологическими представлениями русских и других народов России, особенности перемещений по дорогам России XVIII – начала XX в. Привлекаются малоизвестные этнографические, фольклорные, исторические, литературно-публицистические и мемуарные источники, которые рассмотрены в историко-бытовом и культурно-антропологическом аспектах.Книга адресована специалистам и студентам гуманитарных факультетов высших учебных заведений и всем, кто интересуется историей повседневности и традиционной культурой народов России.