Метафизическое кабаре - [10]
В Мексике, ловя прикосновения солнца, ползали причудливые звери, всасывая тепло. Тропический зной наплывал прозрачной лавой. Ингрид болталась между пляжем и гостиницей. Жар пощипывал ее обнаженные бедра, ощупывал грудь. Втирая крем в сморщенную кожу, Ингрид надеялась, что ее сушит солнце, а не время.
Устав от гостиничного меню для gringos, она заглядывала в ресторанчики в поисках настоящих мексиканских блюд. Не обращала внимания на вульгарные приставания усатых типов. В переулке, спускающемся к океану, она наткнулась на ресторанчик, единственным украшением которого было огромное окно. Люди за стеклом медленно передвигались в банке варенья из липкого пространства. Прежде чем подошел официант, Ингрид внимательно прочитала меню. Она не хотела chili con carne. Она желала, chili con sex. Острый, пряный секс, приправленный вульгарными мексиканскими страстями, с красивым официантом. Его зачесанные назад волосы поблескивали жирной чернотой. Кожаные брюки обтягивали мужественность. Его звали Хосе. Он был студентом из Мехико. В Акапулько приехал на каникулы, подработать. Он не осмелился бы назначить свидание этой беловолосой туристке. Робел перед такой вызывающей, экзотической внешностью. Подавая вино, старался не глядеть на ее раздвинутые бедра. Она придержала его за руку.
— Заходи выпить в «Кабану» в семь, — шепнула она.
— With pleasure, — услужливо согласился он.
Мужчины в баре заметили ее фамильярный жест.
— Она на него запала.
— Этой девке все тридцать.
— Такие лучше, чем девки. Все умеют, все уже попробовали и еще хотят.
Они смотрели на нее через окно, обрамленное гипсовыми кактусами.
Все случилось именно так, как она мечтала. После бара они поднялись к ней в номер. От парня пахло солнцем и океаном. Грохот музыки с дансинга и выпитое прямо из бутылки вино превратили их любовные прикосновения в страстный танец. Ингрид обняла его ногами, закинула за шею. Безвольно упала на подушки, чтобы в следующем такте сменить темп. После пары глотков вина Хосе снова был с нею. Его пружинистое тело пронзало ее оргазмами.
В эту ночь Ингрид захотела ребенка. «Мне тридцать восемь лет. Год-два — и может стать поздно, — рассуждала она в темнота рядом со спящим Хосе. — Он красив как бог. Оливковая кожа, прямой нос, глаза в пол-лица и эта сладко-жестокая улыбка. Дети смешанных кровей здоровее и красивее. Хосе мог бы приехать в Швецию».
Пока же она не думала возвращаться. Осталась еще на месяц. Парень влюбился. Ингрид еще не знала такой нежности, таких бешеных манер. Когда она сказала, что беременна, он упал на колени и, плача, целовал ее живот. Отвез к родителям. Те не уговаривали их остаться в Мексике. Если Хосе закончит учебу в Швеции и станет el profesor в Европе… «Его предки были из Европы, — рассказывал Ингрид отец Хосе. — Поэтому он способный и высокий. В его жилах течет кровь испанских грандов».
Осенью в Стокгольме они поженились. Родственники Ингрид посматривали на молодого южанина снисходительно. «Это хорошо для Ингрид, наконец она решилась завести ребенка», — радовались родители.
Дома толпами сновали знакомые, любопытствуя взглянуть на ее латиноса, щелкающего каблуками по паркету. Подруги заглядывались на него с набожным вожделением. Сорокалетние богатые женщины, мечтающие о сексе с безотказным любовником. Хосе казался им прекрасным и недоступным. Он любил Ингрид.
Она тяжело переносила беременность. Сначала мучилась, нормальный ли будет ребенок. Потом страдала от изжоги, отекавших ног. Злилась на Хосе за переслащенный кофе, криво подоткнутые под спину подушки. Ее раздражала его тупость. После трех месяцев учебы он не мог справиться со шведским. Они по-прежнему разговаривали по-английски. Ее нервировало повторение одних и тех же простейших шведских слов. У Хосе они превращались в не существующие ни на каком языке, хотя и убедительно звучащие речи.
«Я — твоя Снежная Королева», — сказала Ингрид на первой зимней прогулке в парке. Он запомнил: «Снж-ня Крль-ва».
Дети возились в сугробах, катались с горки на санках. «Так и со шведским языком, — подумал Хосе. — Интонация изо всех сил карабкается наверх и спихивает оттуда слова, а те беспорядочно съезжают, кувыркаются».
Изучение шведского было пыткой. Он не слышал, где кончаются предложения, не различал странных гласных, передразнивающих «a», «u», «e». «В двадцать лет наткнуться на предел своего могущества — вот начало ущербности, именуемой зрелостью», — писал он в дневнике среди стихов о любви и одиночестве.
В Старом городе, в латинском баре «Chiquita», он подружился с барменом — чилийцем, студентом-историком. Клаудио жил в Швеции давно и не имел иллюзий: «Хосе, ты попал в рай для белокурых ангелов. Богатейшая страна, экспериментальная пробирка будущего. Миром будут править женщины, здесь это уже начинается. Они собираются сажать в тюрьму клиентов проституток. Скоро быть мужчиной станет здесь преступлением. Ничего удивительного, если на их языке „человек“ — это „она“. „Смерть“ — „он“. Культурный матриархат. Страна в форме повисшего пениса! Легендарным создателем этого народа был не какой-нибудь герой, а праматерь Свея. Берегись, братец, — ораторствовал Клаудио, перекрикивая сальсу. — Кончается борьба политических систем, кончается власть мужчин…»
