Место явки - стальная комната - [51]

О планах Тарковского делать соответствующий фильм, честно признаюсь, услышал впервые.

В дневниках Козинцева есть несколько страниц с размышлениями о Толстом и даже с подробной режиссерской экспликацией сцены ночного ухода из «Ясной Поляны». Думается, при удачном стечении обстоятельств он непременно взялся бы за такую картину, и она могла бы у него получиться.

О том, что «всю жизнь мечтал это сделать», Александр Зархи говорил мне лично, когда увидел в журнале пьесу «Ясная Поляна». Можно было понять его признание и так, что он не прочь был бы взяться за дело, с привлечением к нему автора пьесы. Но я понимал, что ему «не дадут» — не было в нем ни пробивной силы, ни, мне казалось, творческого ресурса в тот период. Что, кстати, он и подтвердил чуть позже, сняв вполне заурядный фильм «Двадцать шесть дней из жизни Достоевского». Почему-то мне кажется, что режиссер, которому одинаково за что браться — не вышло с Толстым, займусь Достоевским — и к тому, и к другому холоден одинаково.

А теперь дополню список Аннинского еще одним именем, самым, наверное, крупным: Сергей Бондарчук. Сергей Федорович неоднократно об этом говорил. Вот он признается в одном из своих интервью: «Не проходит дня, чтобы я не думал о Льве Толстом, о его жизни, чувствах, мыслях, о грандиозности духовного мира его». Интервьюер спрашивает: «В ваших планах есть Толстой?» Бондарчук отвечает: «Да, мечтаю снять картину «Жизнь Льва Толстого». В исканиях Толстого, вплоть до его ухода из Ясной Поляны, меня прежде всего волнует тайна человеческого счастья. В чем оно? И подвиг и величие Толстого как художника-гуманиста видятся мне в том, что он стремился раскрыть тайну счастья и, не занимаясь рассуждениями о его природе, воспроизвести ее во внутреннем состоянии «счастливого» человека. Вот почему все творчество великого писателя воспринимаю как неохватный внутренний монолог (обратите внимание, опять — монолог! — Д.О.) о жажде счастья, горячий монолог, обращенный через десятилетия, века к нам, к тем, кто будет после нас. И в этом бессмертие Льва Толстого!..»

Пока Бондарчук размышлял и готовился, его учитель Сергей Герасимов начал снимать. Возможно, правда, браться за Толстого учителю бы и в голову не пришло, но подвернулся простак, который надоумил. Сейчас расскажу об этом подробнее…

Но это не единственный случай, когда вгиковский наставник перебежал ученику дорогу. Еще в семидесятые годы Сергей Федорович хотел поставить «Тихий Дон», но Сергей Аполлинариевич все сделал, — а возможности его были очень велики! — чтобы проект Бондарчука не состоялся. Он не хотел, чтобы у его «Тихого Дона» появился экранный соперник. Только когда Герасимова не стало, Сергей Бондарчук смог, наконец, приступить к осуществлению своего заветного замысла. Но к тому времени не стало также ни мощной советской кинематографии, ни целой страны, да и Бондарчук уже был не тот. По его таланту и человеческому апломбу нанесли безжалостный удар коллеги, в основном из числа тех, «кто был ничем». Конечно, надломили. В результате его «игры» с итальянцами появился такой «Тихий Дон», что узнать в нем руку Бондарчука просто невозможно. Впрочем, режиссер не успел фильм закончить.

И назову тех, кто хотел сыграть Толстого и, обеспеченный талантом, мог бы, но не дали. Не позволили, и дело не состоялось.

Собственно, один случай уже описан: народный артист СССР Владимир Самойлов хотел играть Толстого в четырехсерийном телевизионном фильме по пьесе «Ясная Поляна», но председатель Гостелерадио СССР Сергей Лапин зарубил идею на корню.

А потом и председатель другого комитета — кинематографического — Филипп Тимофеевич Ермаш поучаствовал в запретном деле. Вот как это было.

Меня осенила идея предложить поставить «Ясную Поляну» в театре Киноактера. Этот своеобразный театральный коллектив, в штате которого числились десятки, если не сотни, киноактеров, существовал на правах особого подразделения «Мосфильма». Их репертуар утверждал генеральный директор студии Николай Трофимович Сизов. Но не окончательно. Окончательно утверждал Ермаш.

Свою идею я высказал Сизову, добавив, что главную роль мог бы замечательно сыграть Михаил Глузский. «Любопытно! — сказал генеральный директор. — Дайте почитать пьесу».

Я послал ему пьесу, пачку рецензий и приложил любезное письмо: «Дорогой Николай Трофимович! Сам факт Вашего интереса к «Ясной Поляне» мне чрезвычайно приятен. Направляю, как договорились, журнал с пьесой и на всякий случай несколько печатных откликов, появившихся по горячим следам. Их было больше, но не хочу злоупотреблять Вашим вниманием. С течением времени репутация пьесы отстоялась, она была названа в числе достижений в отчетном докладе на IV Съезде писателей СССР, переведена и опубликована в Болгарии и Югославии… С уважением. Даль Орлов». Письмо помечено августом 1977 года. То есть оставался ровно год до 150-летнего юбилея Льва Толстого. Ложка была к самому обеду.

Вскоре Сизов мне сообщил, что пьеса ему понравилась, что он включает ее в репертуар, что даже с Глузским уже переговорил, и тот выразил готовность включиться в такую исключительно замечательную работу.