Место преступления - [60]
Я почтительно уселся на краешек дивана, вперил взор в экран и с таким усердием попытался проникнуться словами проповеди, что даже пустил газы. Пальмистер, выйдя из состояния задумчивости, обратил ко мне одухотворенный лик.
— В Варшаве только телевидение и спасает человека от депрессии, — сказал он. — К сожалению, у меня здесь всего два канала. Пожалуй, такой человек, как ты, мог бы что-нибудь с этим сделать.
— Я мог бы подцепиться к кабелю, — ответил я, — если бы в этом доме был кабель.
— Ах, ну да! Совсем забыл, что у этих бедняков даже нормального телевидения нет! К тому же они, наверное, и в театр не ходят, и в костел. Заботятся только об удовлетворении самых примитивных потребностей.
— Вы хотите сказать, что бедняки — свиньи и дикари?
— Это суровая правда, сынок. Для них многое делается, но это все равно что поливать Сахару. Но не будем больше об этом. — Взгляд его внезапно оживился, и он посмотрел на меня почти с симпатией. — А знаешь что, Робаль? Ты мне нравишься. В твоем присутствии я могу быть самим собой. Наверное, это потому, что ты никто.
Такие тексты я пропускаю мимо ушей. Дело привычки.
— Я верчусь как белка в колесе, — продолжал Пальмистер. — Вечно настороже. Вечно среди людей, вечно на виду. А ведь порой хочется снять с себя элегантный костюм и надеть дамскую комбинацию. Я прав?
— Конечно, конечно, — осторожно пробормотал я, не зная, то ли это метафора, то ли высказанное вслух извращенное желание. — А что с Розалией? Ушла? Она вернется? — решил я сменить тему.
— Не вернется. Сказала, чтобы завтра в половине десятого ты был у дома Гарцовника. Я дам тебе адрес. — Он встал и с минуту озирался в поисках клочка бумаги. В конце концов вырвал листок из «Коммунистического манифеста» и, хихикая, записал на нем адрес. — А знаешь, сынок, что я помню отсюда наизусть целые куски? Такое дерьмо порой к человеку цепляется… Боюсь, что, умирая, вместо «Аве Мария» прошепчу «Призрак бродит по Европе…» У нас в семье была уйма коммунистов. Особенно мамаша… Знал бы ты, каких уродов я называл дядечками… Да-да… В каждой семье есть свой скелет в шкафу. Но не будем об этом.
— Кстати, о скелетах… точнее, о трупах… Я думал о Халине Ментиросо… хоть это, понятное дело, не входит в мои обязанности… Вы ведь ее хорошо знали, верно?
— Еще как хорошо, — поморщился Пальмистер. — Что тебе в голову взбрело, малый?
— Мой отец бросил мамочку еще до того, как я появился на свет. Халина упоминала, что в ранней молодости знала одного типа, очень похожего на меня. Они были соседи. Конечно, тогда, в ресторане, я был немного пьян. Нужно было ее разговорить… ну я и выпил чуток. И в итоге забыл, о чем шла речь — то ли о Щецине, то ли о Люблине, то ли вообще о Кошалине…
— О Гучине, Робаль, о Гучине, — улыбнулся Пальмистер. — Когда я познакомился с Халиной, она была очаровательной юной особой, едва окончившей школу. Говоря «едва», я подразумеваю оба значения — «только что» и «с трудом». Халина неохотно говорила о прошлом, но могу с полной уверенностью сказать: дальше двадцати километров от Варшавы она ни разу не отъезжала.
— И еще одно. Вы не помните, что за фотография стояла у нее в рамке на письменном столе?
— Ее дочери Анетки, разумеется. Ты что, меня проверяешь?
— Мне эта девушка глянулась.
Пальмистер всмотрелся в меня с отцовской заботой.
— Странный ты парень, — сказал он.
Я спрятал в карман страничку из «Манифеста», в прихожей снова самостоятельно снабдил себя авансом и вышел в город. Когда я запирал дверь, Пальмистер продолжал болтать, но я не дал себе труда с ним попрощаться. Я знал, что мое отсутствие ему не помешает. Ведь я был никем.
На Главпочтамте я пролистал телефонную книгу Мазовецкого воеводства и довольно быстро отыскал номер единственных Сопелькунделей, проживающих в городе Гучин. От женщины, взявшей трубку, пахло жареной рыбой, у нее были жирные патлы и сто сорок кило живого веса. По крайней мере, так я подумал, когда услышал в трубке сопение, а потом хриплый голос:
— Дааа?
— Меня зовут Хенрик Щупачидло. Корреспондент «Грязных тайн», — сказал я. — Вы приходитесь родственницей Халине Ментиросо?
Повисло долгое молчание. Я, было, уже решил, что придумал себе неудачную легенду, но тут из трубки донеслось:
— А вы откуда знаете?
— У нас свои методы. Я пишу статью о Халине Ментиросо и хотел бы как можно больше узнать о ее молодых годах…
— Ну как же, как же! — радостно перебила меня собеседница. — Вам повезло! Я много чего могу о ней сказать! Потаскуха! Шлюха! Давалка! А еще и прикидывалась, будто знать нас не знает. А сама-то, блин, кто?
— Вы в близком родстве?
— Ну, нет… — приуныла она. — По мужу. Они родней были. Она ему двоюродная сестра.
— Но вы ее хорошо знали?
— А то как же! Муж о ней много чего рассказывал.
— В таком случае я бы охотно побеседовал с вашим мужем.
— Да-да, — сказала женщина, как будто напряженно что-то обдумывая. — Вот только… умер он. Заворот кишок. Такая трагедия.
— Да, не повезло, — разочарованно протянул я. — А может, есть кто-нибудь, кто ее хорошо помнит? Родня, соседи?
— А как же! — повеселела она. — Мамаша есть, Анеля Сопелькундель! Вы непременно должны ее навестить. Она живет на… — И продиктовала адрес, который я молниеносно записал на ладони. — А потом позвоните мне. Уж я-то точно много чего интересного расскажу. А, да. Вот еще. Не забудьте бутылку!
