Место полного исчезновения: Эндекит - [34]

Пан молчал. Всем было ясно, что он первым задумался о побеге. То ли слова Игоря подхлестнули естественную тягу к воле и свободе, то ли в неволе у человека всегда возникает мысль о побеге, но Константин Иванович серьезно стал подумывать о том, чтобы при первом удобном случае смотаться в тайгу с концами. Только, по его мнению, надо было делать это умно, не с кондачка, не пацан ведь. Предварительно надо хорошенько обдумать, а уж потом и действовать.

— В побег идут с „бараном“! — ухмыльнулся Пан.

— Это больше разговоры! — подключился Моня. — Не каждый сможет есть человечину.

— Почему человечину? — искренно удивился Игорь, не усмотревший в слове „баран“ двойного смысла.

Все расхохотались. Такая наивность без пяти минут служителя закона, хотя и несостоявшегося, умиляла. Становилось понятно, почему судебная система страны настолько беспомощна, откуда полный отрыв от действительности, неумение применить закон в жизни, а может, и нежелание, если не разрешают сверху.

— В побег берут лишнего человека не из компании блатных, — охотно пояснил Моня. — Если продукты кончаются, а тайга все еще не кончается, то этого лишнего убивают, а его мясо жарят на костре и едят какое-то время.

— В тайге можно прожить и без человечины! — вмешался Павлов. — В тайге обитает около девяноста видов млекопитающих, среди них: лось, кабарга, кабан, косуля, заяц-беляк. Птиц семьдесят видов: тетерева, глухари, рябчики. Лови и ешь!

Павлов увлекся и стал рассказывать про таежные леса, состоящие из сибирской ели с примесью сибирского кедра и пихты, про восточносибирские леса, светлохвойные из лиственницы Гмелина, в основном, а на северо-востоке из лиственницы Каяндера. Он говорил о мощных эдификаторах, создающих под кронами своеобразную среду со слабой освещенностью и бедной минеральным питанием. Он хвалил лучше освещенные лиственные леса, где хорошо развит подлесок из ерника, душеки и кустарниковых ив, кедрового стланника, даурского рододендрона, багульника и толокнянки с брусникой и голубикой. Он рассказывал о пожарах и о гарях, на которых вновь и вновь возрождала свою жизнь лиственница.

Но его уже никто не слушал. Вернее, делали вид, что слушают, но опять каждый думал о своем. Под умные речи хорошо думается именно о своем, непонятные слова обтекают сознание, не задерживаясь, лишь создают журчащий фон, под который так хорошо спится и думается.

Павлову тоже не нужен был слушатель. Он спешил выговориться, словно предчувствуя, что ему немного осталось времени на разговоры. Павлов любил Читать лекции и как член общества знания часто разъезжал по маленьким городам и еще меньшим весям, неся в народ знания. На лекции приходили, в основном, бабуси, изнывающие от безделья, у которых дети выросли и разъехались кто куда, вот они и маялись от одиночества. Но Павлову и тогда не нужна была большая аудитория. Он с удовольствием читал лекции и для одного слушателя, будучи самодостаточным человеком.

Багровый закат выглядел живописно на фоне стройных сосен и пихт, зубчатые тени которых достигали почти середины спокойной и широкой реки. Впереди, пока невидимо, глухо гремел перекат, где обкатанные булыжники базальта терлись и перекатывались, создавая вечный звуковой фон реке в этом месте.

Павлов выговорился и замолк, закрыв глаза и углубившись в самого себя.

Игорю пришла в голову интересная мысль, и он просил у Панжева:

— А на ночь нас тоже загонят в трюм?

— Нет! — сразу ответил Пан, даже не подумав. — Но друг к другу браслетами сочетают, это уж как пить дать. Козлы вонючие! — добавил он злобно.

— Зато на свежем воздухе! — иронично добавил Моня.

— Чем нюхать вонь и срань! — встрял Хрупкий. — Ночи здесь холодные, надо одеться потеплее.

— Климат резко континентальный! — подтвердил косвенно Павлов, очнувшись от своих грез. — Градусов пятнадцать-шестнадцать, впрочем, при этой температуре начинается развертывание хвои и рост побегов у ели и пихты, а затем у сосны и сибирского кедра.

— Привыкай к кандалам, юноша! — не обращал на Павлова никакого внимания Пан. — На строгаче без них не обходятся.

— А чем отличается строгач от усиленного режима? — поинтересовался Игорь. — Только дачками и свиданками?

— Ишь, — усмехнулся Пан, — уже понахватался. Строгач — есть строгач. Сам увидишь. Лагерь разделен „колючкой“ на зоны по отрядам. Те, кто будут пилять лес снизу, в одних бараках, чтобы с другими не общались; а те, кто на швейке и в механическом, в других бараках; те, кто на стройке, в третьих. Это я тебе к примеру. В этой зоне я не бывал еще, чем они там занимаются, кроме лесопилки и сплава, не знаю, но везде одно и то же. Где потруднее работа, где полегче. Не от этого зависит жизнь. От внутреннего распорядка. Есть „давиловка“ — считай тебе хана, парень, двужильные ломаются. Нет „давиловки“ — жизнь ништяк. Болтают, здесь „санаторий“, куда нас везут бесплатно.

— Они будут нас исправлять! — с одесским акцентом сыронизировал Моня. — Чтоб им так жить! Хотят, чтобы мы раскаялись.

Эти слова привели всех в такой восторг, что хохот разнесся над рекой на многие километры, и в чаще леса наверняка застыли в недоумении многие звери, замерли многие птицы, услышав впервые в своей жизни столь необычные звуки.