Место летнего отдыха - [59]

– Пойдем туда, посидим – там нет ветра.

– Пошли, – согласилась она.

Они зашли в амфитеатр из песка разрушенных дюн. Песок под ногами, местами светло-коричневый, где-то серый и даже белый, все еще носил ребристые следы волн. Оказавшись вдали от посторонних глаз, они сели в неловкой позе, спиной к покатому склону дюны, вытянув вперед ноги, все еще держа друг друга за руку, с напряжением и даже мукой, написанными на их лицах. Ему хотелось обнять ее за талию, прижать к себе, дотронуться до ее плеча, но им снова овладел страх, уже удвоенный. Может, и в самом деле она пришла сюда, чтобы скрыться от ветра. «Джонни! – скажет она, если он дотронется до нее. – Джонни Хантер, прекрати сейчас же! Что за глупости! Джонни, тебе должно быть стыдно!» Она может залепить ему пощечину, может с криком побежать по пляжу, призывая на помощь, может рассказать все своему отцу, обратиться в полицию; а самое худшее, она может почувствовать, что он вызывает у нее отвращение, что она его не любит. Если он попытается ее поцеловать, она в ужасе отпрянет от него, как от свиного рыла, и тогда, как он всегда и предполагал, станет ясно: в нем есть что-то отталкивающее, и он обречен на одиночество. Потом он побредет домой, зная, что скоро она его бросит ради кого-нибудь еще; пусть она была добра с ним, но, если вдуматься, никакой доброты не хватит, чтобы преодолеть чувство отвращения и полюбить.

Захваченный этими мыслями, просидев с минуту в застывшей позе, Джон немного подвинулся к ней, достаточно осторожно, чтобы, если она отринется от него, сделать вид, что это случайно, и непринужденно сказать: «Прости!» Его мышцы напряглись до боли. Вдруг она отпустила его ладонь, возможно, встревоженная чем-то. Он отвел руку назад каким-то неловким, судорожным движением, не прикасаясь к ней, но в этот момент она подалась в его сторону, и он опустил ей руку на плечо. Состоялось почти невозможное: он сыграл в «русскую рулетку» и выиграл, по крайней мере она позволила обнять себя за плечи, не закричав при этом и не убежав.

Они сидели в очень неудобной позе; он – наклонившись вперед и обнимая ее одной рукой за теплые плечи, она – вполуоборот к нему, облокотившись, и он боялся произнести слово, боялся пошевелиться хоть на четверть дюйма, опасаясь, что она оттолкнет его. Прядь ее волос коснулась его губ; он наклонил голову; тонкий аромат, исходивший от ее волос и кожи, казалось, становился все сильнее; наконец он не вытерпел, взял ее за плечи и повернул к себе лицом. «Теперь, когда я выдал себя, она точно убежит, – думал он, – но я ничего не могу с собой поделать», – и поцеловал ее в мягкие пытливые губы, то ли ответившие на его поцелуй, то ли нет. В страхе, что она вырвется из его объятий, он снова поцеловал ее, хотя не был уверен, согласна ли она ответить ему взаимностью, пока она сама не прижала свою ладонь сзади к его волосам и не стала нежно их гладить. Тут он содрогнулся и, поняв, что самый великий из всех вообразимых кризисов уже позади, поднял глаза и увидел на ее лице улыбку. Медленным движением он протянул руку и коснулся ее щеки; старые слова прозвучали так, словно их произнесли впервые.

– Я люблю тебя, – произнесли они одновременно. Он растянулся на песке рядом с ней.

– Ты, – он выразил в словах то, чем бредил последние четыре года, но боялся высказать вслух, – ты самая красивая на свете.

– Спасибо, – ответила она. – Я рада, что нравлюсь тебе.

Она помолчала, а потом добавила:

– Джонни, ты ведь не смеешься надо мной, правда?

– Я так тебя люблю, что меня трясет, – сказал он. Он протянул ей руку, и действительно: в этот момент он дрожал так, словно его только что оттащили от края пропасти. Она поймала его руку и крепко прижала к своей щеке.

– Я боялась до смерти, что не нравлюсь тебе, – сказала она.

– Я тоже. Я боялся, что если я тебя поцелую, ты убежишь.

Она засмеялась, и он снова стал ее целовать, прижавшись лицом к ее шее и ощущая солоноватый привкус ее кожи. Она перестала смеяться, и на них нахлынула невероятная мягкость и теплота, красота, выходившая за пределы самых старых дерзновенных мечтаний, так долго запретных.

– Нет, Джонни, – наконец сказала она, отстраняясь.

– Ты сердишься? – спросил он в панике.

– Нет, но мне страшно.

– Я хочу на тебе жениться, – сказал он.

– Мы не можем пожениться. И еще много лет не сможем.

– Можно убежать вместе.

– Это было бы глупо, Джонни. Тебе нужно поступать в университет, потом служить в армии и так далее.

– На это уйдет шесть или семь лет! – воскликнул он в ужасе.

– Но мы сможем встречаться. Часто.

– А через неделю нам обратно в школу, – сказал он, с удивлением обнаружив, что от житейской прозы никуда не деться даже в эти сказочные дни.

– Где ты будешь летом? – спросила она.

– На Пайн-Айленде. Ты приедешь к нам?

– Боюсь, мама опять оставит меня в Буффало, – печально ответила она.

– Может, нам удастся встретиться осенью, – предложил он. – В сентябре я уже буду в Гарварде, а туда ко многим девушки приезжают на выходные.

– Мама ни за что меня не отпустит.

Мысли о предстоящих месяцах одиночества протрезвили их. Губы снова слились в поцелуе, более страстном, чем прежний, и оборвать его стоило Джону усилий.