Место, куда я вернусь - [36]

— Привет сердцееду и разрушителю домашнего очага!

На моем лице, вероятно, выразилось удивление.

— Вы что, не слышали? — воскликнул он и объяснил мне, в чем дело.

Оказывается, Агнес уже давно была помолвлена с его аспирантом, а теперь вдруг дала ему от ворот поворот.

— Бедняга, на нем лица не было, — рассказывал этот весельчак. — Пришел ко мне поплакать в жилетку и выпить, не давал мне покоя до утра, пока не отдал концы у меня на диване. И говорит, все из-за вас, так что примите мои поздравления.

Я сказал ему, что поздравления по меньшей мере преждевременны, а возможно, и не по адресу и что мне ничего про это не известно.

— А, бросьте, — отозвался мой вестник и отправился по своим делам, которые в конце концов принесли ему хорошую должность в рекламном агентстве, где и было ему самое место.

Я сказал тогда правду: я и понятия не имел, что у Агнес был жених. Но даже в эту минуту, сардонически попрекая сам себя за то, что поддаюсь такой слабости, где-то в глубине души услышал довольное мурлыканье удовлетворенного тщеславия. В конце концов, подумал я, она довольно-таки привлекательна — по-своему.

Не то чтобы я совсем не замечал явных признаков того, что Агнес ко мне неравнодушна, и теперь, конечно, мне все больше удовольствия доставляли мелкие проявления ее чувств — неожиданные яркие детали, которые стали появляться в ее скучной одежде, прическа, которая в нашем пыльном книгохранилище казалась еще более неожиданной и безусловно обошлась ей дороже, чем она могла себе позволить, неудачные попытки поддразнивать меня, неумелое кокетство, несмешные глубокомысленные остроты и плохо скрываемые взгляды, полные собачьей преданности и заставлявшие ее, когда я их замечал, по-детски краснеть от смущения.

А потом — слезы.

Это случилось в такси. Мы были на вечеринке — на одной из этих вечеринок во вкусе друзей и коллег Агнес, и хотя я, отправляясь туда, втайне запасся фляжкой водки в заднем кармане брюк и частенько удалялся в уборную, но к тому времени, как мы оказались в такси, испытывал не столько радостное возбуждение, сколько тупую апатию. Повинен в этом был, вероятно, сладкий херес, который я вынужден был из вежливости поглощать. Так или иначе, я молчал, а Агнес, сидя прямо, как палка, была, казалось, целиком погружена в размышления. И вдруг, без всякого предупреждения, она вскричала:

— Нет, я этого не вынесу!

Прежде чем я успел собраться со своими сонными мыслями и спросить, чего она не вынесет, она разревелась. Именно «разревелась» — я утверждаю, что это самое подходящее слово для описания того, что произошло с Агнес Андресен. Она просто ревела — это были не сдержанные слезы светской дамы и не женственные всхлипывания, а самый настоящий, непритворный рев с широко разинутым ртом, дрожащим языком и размазыванием слез по физиономии, так ревут потерявшиеся и перепуганные дети.

— Эй, — сказал я, сразу очнувшись, — в чем дело?

Повернувшись ко мне, она с трудом выдавила из себя, что это ужасно, и снова разразилась рыданиями, что привело меня, тем более на столь близком расстоянии, в некоторое замешательство.

— Эй, послушайте, — сказал я, ласково похлопав ее по плечу, — скажите мне, в чем дело.

Она продолжала рыдать, и я похлопал ее посильнее.

— Бога ради, что с вами стряслось? — спросил я сердито.

— Мне только что сказали… — едва выговорила она. — Перед самым уходом…

И снова заревела.

— Что вам сказали?

— Что Перри… Перри… — произнесла она сквозь слезы. — Что он завалил экзамен.

— Перри? — переспросил я, но тут же сообразил, что это, вероятно, Перри Джералд — я слышал, что так звали ее бывшего жениха, и он, по-видимому, завалил кандидатский экзамен.

— Ну и что, переживет, — сказал я, пытаясь ее утешить.

— Но Перри… Он такой… Он такой… — Она никак не могла подобрать нужное слово.

— Какой «такой»? — спросил я, начиная чувствовать вполне определенную неприязнь к этому Перри, которого никогда не видел.

— Он такой… Такой… — начала она. — Такой чувствительный. Понимаете, я…

Это было все, что она смогла произнести.

— Вы хотите сказать, что дали ему отставку и теперь считаете, что вы виноваты? Да?

— Да. — Она кивнула. — А ведь он готовился целых четыре года!

— Господи Боже! — не выдержал я. — Четыре года готовиться к экзамену? Он что, дефективный?

— Я вас ненавижу! — воскликнула она, и последовавшие за этим звуки свидетельствовали о том, что все предшествовавшее было всего-навсего разминкой. Один взрыв рыданий сменялся другим. Я мог думать только об одном — это надо прекратить. Поэтому я обнял ее за плечи — левой рукой, если это имеет какое-то значение, — и принялся похлопывать ее еще более энергично. И тут Агнес, словно центр нападения, получивший мяч, вдруг пригнувшись, рванулась в мою сторону головой вперед — такой рывок сделал бы честь любому футболисту университета штата Алабама. На ней все еще были очки в роговой оправе, и острый угол оправы сквозь одежду и мышцы уперся прямо в мою ключицу, защищенную, к несчастью, только рубашкой и легким пиджаком, потому что дело было весной.

Я услышал новый взрыв рыданий. Поток слез промочил мне насквозь — клянусь! — и пиджак, и рубашку. Тогда, все еще обнимая ее за плечи левой рукой и чувствуя, как острый угол оправы повернулся в ране и из нее хлынула кровь, я сделал глубокий вдох и сказал: