Местный обычай - [10]

— Энн…

Он завороженно смотрел, как его пальцы поднялись к ее щеке, нежно по ней скользнули, а потом медленно проследили угловатую скулу и твердый подбородок.

— Все будет хорошо, — сказал он успокаивающим тоном, словно она была ребенком, а не взрослой женщиной. — Я буду здесь завтра, Энн. Завтра — определенно. А ты… ты, мой друг, совершенно измучена. Было бы неправильно — нехорошо — настаивать, чтобы ты принимала меня в таком состоянии. Я уйду и вернусь снова. Завтра, если хочешь. Только скажи мне.

Она закрыла глаза и опустила голову, почти спрятав от него лицо. Он держался за ее руку, и она не отняла ее, хотя ее свободная рука скользнула вверх и пальцы обхватили подвеску у основания шеи.

Глаза Эр Тома расширились. Даже сейчас на ней был его дар расставания! Она прикасается к нему так, словно он способен дать ей успокоение. А он сам — он сидит подле нее, прикасается к ней, говорит с ней так, что любой счел бы их любовниками — если даже не более тесно связанными людьми.

Величина его проступка поражала. Причина, приведшая его сюда, внезапно обнажила лицо самообмана. Ему не следовало дарить Энн нубиат. Ему не следовало снова являться к ней…

— Эр Том?

Она смотрела на него: темные глаза были огромными на лице, которое показалось ему слишком бледным.

— Да, мой друг? — прошептал он и заставил себя улыбнуться — ради нее.

Какие бы ошибки ни обнаружились здесь и сейчас, вина за них лежит исключительно на нем самом, строго напомнил он себе. Энн в любом случае ведет себя совершенно правильно.

— Я… я понимаю, что со мной сейчас не очень интересно, — проговорила она с неуверенностью, которая была совершенно не свойственна той Энн, которую он знал, — но… если тебе не надо… и не хочется… куда-то в другое место, то я хотела бы, чтобы ты остался.

— У меня нет желания оказаться ни в каком другом месте, — ответил он.

И это была правда, да сжалятся над ним боги! Хотя он мог бы назвать не меньше десяти мест, где он был нужен, в том числе и гостиную матери, и мостик торгового корабля, находящегося на орбите Лиад.

Он снова взял рюмку и вложил ей в руку, а сам встал с дивана.

— Пей вино, мой друг. Я через секунду вернусь с едой.

Уже гораздо позже, когда была съедена странная сладковато-пряная еда и допито почти все вино (только в рюмках оставалось еще чуть-чуть), ей пришло в голову задать ему этот вопрос:

— Но, Эр Том, что ты делаешь на Университете? Еще одна торговая миссия? Но здесь ведь нечем торговать?

— Торговать? Нет…

Он пригубил липкое желтое вино, а потом с внезапной решимостью допил его до конца.

— Я здесь не для того, чтобы торговать, — ответил он ей, словно со стороны видя, как его предательски непокорное тело придвигается к ней ближе, а рука гладит волосы. — Я здесь навещаю тебя.

Она с тихим смехом поставила рюмку.

— Ну конечно! — пробормотала она с мягкой насмешливостью.

Она ему не верит. Его пронизал ужас. Она должна ему поверить, иначе он совершенно напрасно позволил себе это сумасшедшее нарушение всех обычаев. Целители возьмутся за него и избавят его от боли, и все будет забыто, потеряно в вихре туманных снов…

Его пальцы судорожно сжались в ее волосах, заставляя ее пригнуться — и он наклонил к ней свое лицо, жадно, отчаянно.

Она с готовностью подалась к нему, как и всегда раньше. Прикосновение ее губ было сильным и сладким, пробуждая желание, стремление, которого не касался никто другой — ни прежде, ни потом. И жажда сожгла имена, кланы и долг, оставив только ее… и его.

Еще позже, когда она заснула, Эр Том приподнялся на локте, позволив свету из гостиной упасть на нее мимо его плеча.

Лиадиец не счел бы ее красивой. Ему казалось, что даже среди землян она считается всего лишь умеренно привлекательной. Определенно ее лицо было слишком круглым по лиадийским вкусам, нос — длинноватым, рот — слишком крупным, а кожа — коричневой, а не золотистой. И хотя каштановый был очень красивым цветом для волос, Энн явно заботилась только о том, чтобы за ними легко было ухаживать.

В остальном она точно так же не соответствовала тому стандарту красоты, который он признавал. Ее грудь была такой же смугло-коричневой, как и лицо, с коричневато-розовыми сосками, высокая и круглая, и не помещалась в его ладони. Она не казалась непропорциональной благодаря широким бедрам, изгибы которых начинались под неожиданно узкой талией. Двигалась она с плавной грацией пилота. Кисти рук у нее были изящные и сильные — руки музыканта — и голос просто чудесный.

Он вспомнил лицо последней предложенной ему супруги: подобающе лиадийское, воспитанное и золотистое. Человек, который знает свой долг и выполнит указания своего делма. И который вполне подобающе упрекнет Эр Тома йос-Галана, если он позволит себе хоть одним пальцем проследить за линией ее щеки или прижаться губами к ее губам.

«Но она мне не нужна!» — подумал он. Мысль была жалобной, ребяческой, недолжной — странной. Такой же странной, как и то, что он лежит здесь сейчас, в этой слишком большой кровати, обхватив руками женщину не его племени, которая ожидает, что он проспит подле нее всю ночь и будет здесь, когда она проснется…

Он осторожно скользнул ниже, чтобы его глаза оказались на одном уровне с ее закрытыми глазами. Очень долго он смотрел в ее непрекрасное, нелиадийское лицо, наблюдая и оберегая. И в конце концов он повернул голову, чтобы поцеловать ее чуть приоткрывшиеся губы и сказал то, ради чего он приехал, — то, о чем нельзя было забыть.