Месть зэка - [8]

— Да, — согласился Дмитрий Дмитриевич, — надо обязательно узнать, куда пошли оригиналы накладных.

— Грубо работаете, — укорил его Вадик и исчез за похожей на театральную ширму дверью.

Татьяна освободила колени Дмитрия Дмитриевича и потянула его в общий зал, откуда раздавалась музыка. Дмитрий Дмитриевич улыбнулся, а потом шутливо обнял ее.

— Не будем засвечиваться, — сказал он, уклоняясь от призывных рук, — у меня за каждым столиком найдется один закадычный друг, с которым надо будет выпить. Лучше потанцуй с американцем, — Он кивнул на невысокого полного мужчину лет сорока с курчавыми волосами и круглым свежим лицом. — Анатолий, пригласи даму.

Сам Дмитрий Дмитриевич спустился по витой лестнице вниз и прошел в туалет, где сполоснул разгоряченное лицо и руки. Туалет расположен был как раз напротив входной двери, а рядом стоял столик администратора с телефоном. Юбиляр решил было позвонить домой, но тут дверь отворил какой-то случайный посетитель, видимо, не знающий местных порядков, и такой ночной прохладой и свежестью пахнуло с бульвара, что Дмитрий Дмитриевич, сам не зная зачем, вышел за порог и встал, запрокинув голову в уже полуночное небо. Дышалось легко, и напряжение последних дней растаяло от тишины и ночной свежести.

«Будто и не пил», — подумал юбиляр, дивясь своему блаженному состоянию.

Он уже было двинулся назад, с сожалением расставаясь с тихой в эти часы улицей, когда какая-то тень выскользнула из дверей кафе и направилась к нему. Дмитрий Дмитриевич кожей почувствовал опасность, но сделать ничего не успел. Вообще-то он был не из породы бойцов — врагов своих убирал рассчитанными ходами, как шахматный игрок, а вовсе не как, скажем, боксер, бросающий противника в нокаут. Он рванулся обойти гостя, который только что вошел в будто бы по случайности незапертую дверь кафе, но чья-то рука схватила его за локоть и стала медленно и неодолимо разворачивать в сторону.

— В чем дело? — стандартно спросил Дмитрий Дмитриевич.

— Привет тебе, дорогой, от зама твоего, Виктора. Поклон передает, — коротким мерзким шепотком защекотало ему в ухо, и будто невзначай чужая сила повлекла его к машине, причем машине его собственной, и запихнула в салон.

Виктор добрался до своей шконки и лег на нее, закрыв глаза. Однако сон не приходил, назойливое треньканье цыганской гитары будоражило в душе обрывки каких-то близких воспоминаний. Потом почему-то появилось лицо новой учетчицы и заполыхал на ветру ее розовый платочек. Виктор, озлясь, вскочил, собираясь вырвать у Морика гитару.

— Комиссию опять не прошел? — остановил его Трифон, который демонстративно не слушал треньканье Морика.

— Нет и никогда не пройду. Мне опер так и заявил: «Пока вы не раскаетесь в своем преступлении, мы вас не можем досрочно освободить». Я ему говорю: «Меня осудили без вины…», а он…

— «Врешь, подлый зэк», — вставил Трифон. — Все это мы уже проходили.

Морик отбросил гитару. Его крупное и до сих пор еще холеное лицо бывшего артиста театра «Ромен» наполнилось вниманием. Через три месяца у него тоже подходил срок подавать заявление на «химию», и он со всей серьезностью прислушивался к каждой детали разговора.

— Ментов надо обманывать, — убежденно проговорил Морик. — Согласился бы. Мол, было дело, виноват, а теперь твердо, как пишут начальники, встал на путь исправления. Через неделю уже смотрел бы на зону с той стороны забора.

Наступило неловкое молчание, потому что для предлагаемого Мориком нет на зоне точного определения. Такие сделки с собственной душой нередки, но каждый должен решать их для себя сам. Видя, что Морик попал в неловкое положение, Трифон злорадно потрепал его по ушам.

— Уши у тебя, Морик, как у волка, а по соображению ты овца. Если он вдруг в признанку пойдет, потом его ни один судья слушать не станет.

— Велик ли грех украсть у сволочей.

Настырный Трифон пытался придумать какой-либо выход для Виктора. Нечто вроде почетной капитуляции.

— Если хочешь добиться пересмотра дела, тебе в сознанку идти нельзя, — соображал он.

— А я бы твоему директору, который тебя засадил, а сам на воле гуляет, давно бы голову отшиб, — гнул свою линию Хмель, для которого теперь стало вопросом престижа перед своими вольными друзьями «кентами» — добиться согласия Виктора на акцию. — Мои люди все организуют, — говорил Хмель не скрываясь. Он был уверен, что никто из здесь сидящих, даже Морик, его не сдаст — не на таких делах проверены.

— Ты выйти хочешь? — поддержал Хмеля Шакура. — Тогда поверь Хмелю. Он все сделает как надо.

— Выйти я хочу, но не любой ценой. Опер мне тоже свободу предлагает, надо только ему помочь вас захомутать. Видите, как просто мне перековаться. Я на волю, а вам срок добавят.

— Ты, короче, думай, а мы с Шакуров пошли, — бросил Хмель, и они ушли.

Морик, который при таких уважаемых жуликах, как Хмель и Шакура, был совсем тихонький, едва они вышли, стал на глазах оперятся. Он поднялся, обошел Виктора, к которому все-таки испытывал уважение, и в вызывающей позе встал перед Трифоном.

«Ох, не туда ты, Морик, полез», — подумал Виктор, но не вмешался. Дед и сам мог вполне за себя постоять. За сорок лет почти непрерывных тюремных скитаний, он прошел такие академии жизни, о которых бывший актер и не слыхивал.