Месть Владигора - [9]

— Братцы, братцы! — тонко затянул Муха. — И впрямь не из купцов я, но сказывать каждому встречному-поперечному, куда и откуда еду, мне не велено. Гонец я…

— Гонец?! — теперь уже с некоторой опаской смотрели на Муху смерды.

— А чем ты нам докажешь, что… гонец? И кто тебя и за каким делом отправил? — продолжал допытываться Терепень.

Муха, заметив, что мужики оробели, воспрянул духом, но еще не решил, как и что ему следует отвечать: ведь если на борейских землях он сейчас, то можно смело лгать мужикам, дескать, ехал по поручению Грунлафа да сбился на обратной дороге с пути. Но если это синегорцы вокруг, в таком случае придется говорить правду: мчался к Владигору предупредить его об опасности великой. Однако промедление с ответом затягивалось и становилось подозрительным, и тогда Муха, набравшись храбрости, закричал на крестьян:

— Что, рожи поросячьи?! Мало вас княжьи дружинники секли?! Мало баб и девок позорили да в полон отводили? Эк чего надумали: княжеского гонца пытать, за какой он-де надобностью в путь собрался! Гривну, что у меня на шее, видите?! Она-то и подтверждает, по какой такой надобности еду я!

Мужики присмотрелись к гривне (не на дураков напал Муха) — и увидели, что нет на ней никаких знаков, которые бы ясно показывали, что перед ними и впрямь княжеский гонец.

— Нет, постой! — нахмурился Терепень. — Твоя гривна, пострел, ни об чем нам сказать не может. Такую и я надеть могу! Все, братцы, готовьте сани, отвезем его к нашему приставу, пусть он решает, что с этим голубчиком делать. Сдается мне, что с каким-то тайным и вредным для Синегорья поручением ехал к нам со стороны Бореи этот молодчик!

Возрадовался Муха, услышав, в какие земли заехал, и весело заорал:

— Да развяжите же вы меня, остолопы сиволапые! Из Бореи к Владигору я прямо и еду, спасти не только его, а и вас хочу!

Терепень с недоверием покрутил головой, склонясь над Мухой:

— Бореец по виду да по повадкам, а князя нашего и нас всех спасти хочет! Ох, лопну я ноне от смеха!

И, разогнувшись во весь свой великанский рост, он громогласно захохотал, но не многие поддержали его. Вдоволь насмеявшись, снова нагнулся Терепень над пленником, с нешуточной угрозой тряхнул его за ворот, и кинжал, отнятый у Мухи, блеснул в его руке. Гонец уже не чаял в живых остаться.

— Брешешь, как шелудивый кобель, бореец! — презрительно произнес Терепень. — Не знаешь разве, что между Пустенем и Ладором вечный мир установлен, потому как женился наш Владигор на борейской княжне. Так чего ж нам и князю нашему бояться? От Бореи, что ль, грозит опасность? Ты, видно, из тех, кто послан в наши земли людей мутить. Ну так и посчитаемся сейчас с тобой за это!

Лишь на полвершка не дошло острие кинжала до горла Мухи, призвавшего на помощь всех пращуров своих. Что есть мочи закричал он:

— Ай, остановись! Мир недавно был, а теперь, когда Кудруна умерла, Грунлаф, чтоб за смерть ее отомстить, по всей Борее гонцов отправил! Плуски, геруды, коробчаки с оружием в Пустень потекли! Всех синегорцев вырезать хотят! Вот и пробираюсь я тайно в Ладор, да и вы под защиту стен его идите! Недолго уж землям вашим мирной жизнью упиваться! Кончен мир! Берите оружие, у кого какое сыщется, да в Ладор ступайте с женами и детьми да со всем скотом! Не послушаете меня — быть вам нещадно посеченными, а жен и дочерей ваших насильно в полон уведут!

Но и эти слова не удержали бы руку свирепого Терепеня, и лишь ропот односельчан, почувствовавших, что гонец говорит правду, остановил его.

— А этот борейский щенок не врет, похоже!

— Погоди, Терепенька, душу из него вынимать!

— Пусть едет в Ладор, а кто-нибудь из нас его туда проводит: недалече ж, да и по времени зимнему делать нам в деревне почти нечего.

Так говорили сельчане, а Терепень смотрел на них свирепо, а потом сказал с решительностью, исключающей возражения:

— Сам с мальчишкой пойду! Если не признает Владигор истины в словах его, казню лгуна лютой смертью.

Это решение удовлетворило всех, но больше других Муху, уже проклинавшего свое желание ехать в Ладор.

Наутро молчаливый Терепень впряг в легкие, из гнутой осинки сани коня, а лошадь Мухи привязал сзади. Она должна была бежать следом и быть подменной, когда крестьянский жеребец устанет. Взяв с собой лишь небольшой мешок с провизией да рогатину, пихнул он на сани Муху со связанными руками и ногами и стегнул кнутом по крупу хорошо кормленной, низкорослой крестьянской лошадки.

Ехали они три дня и две ночи, коротали ночное время у костра, укрываясь захваченной из дома медвежьей шкурой. За все время пути Терепень только и спросил у Мухи:

— А не врешь, что Грунлаф с другими борейцами на Синегорье собрался походом?

Муха неистово закивал, уронил кунью шапку, лицо у него стало остервенелым, злым; закричал визгливо:

— Да пусть бы голову мою, в которой душа живет [1], отрубили и в смрадный нужник бросили, если вру! — А потом, чуть помедлив, заискивающе, ласково попросил: — Дядя, а дядя, а в Ладор приедем, ты мне меч с кинжалом и лук со стрелами отдашь? Негоже мне при князе Владигоре без оружия, срамота одна…

Терепень, поигрывая вожжами, сопел, втягивая в себя лесной морозный воздух, крепкий и искристый. Он не испытывал чувства гордости оттого, что полонил неизвестно откуда взявшегося щеголя-парнишку. Ему важна была правда, а покуда не был он уверен в истинности слов пленника. Вот и сопел молчаливый Терепень, поглядывая иногда на то, как стянуты сыромятными ремнями ноги Мухи: вреда особого пленнику причинить не хотел, но и бегства его допустить не собирался.