Месть в коричневой бумаге - [65]

– За это вас не уволят, Эл.

– Не за это. За то, что последует. Может быть.

– Что именно?

– Придется вплотную заняться Дэйвом Бруном. Слишком давно это тянется, слишком многое накопилось. По правилам, которых я формально должен придерживаться, невозможно прижать его к ногтю. Считается, мы с ним играем в одной команде. Он придает дурной запашок всему делу. Может, пора действовать не по уставу. Слушайте, мне надо взять кого-то с собой. Я боюсь своих собственных мыслей. Со мной должен быть тот, кто меня остановит, если я сорвусь с катушек.

– Может, сначала все хорошенько обдумаете?

– Хотите сказать, не желаете в этом участвовать?

– Если хотите, чтобы я шел с вами, – ладно. Только вот, прежде чем отправляться на встречу, нельзя ли на всякий случай проверить как следует, где был Брун в вечер смерти Шермана и в день смерти Пенни Верц?

– Насчет прошлой субботы не знаю, но помню, когда умер Шерман, он ездил в Бирмингем, доставлял оттуда одного арестанта. В любом случае давайте посмотрим, где сейчас может быть этот подонок.

Он подошел к телефону у кровати, набрал номер, пробормотал приветствие, осведомился про Бруна, выслушал ответ, нажал на рычажок, набрал другой номер. Ждал, как минимум, восемь гудков, сдался и заключил:

– Кажется, у меня есть еще время подумать. Он мелькает то тут, то там, но на протяжении последнего часа никто его не видал. Может, шатается вокруг суда. Тамошние приятели снабжают его крохами информации, должно быть за наличные из рук в руки. А может, пошел зачем-нибудь в муниципалитет. Или где-то в укромном уголке шепчется с очередным нанимателем.

Стейнгер ушел, пообещав держать связь и заскочить за мной по дороге на встречу с Дэйвом Бруном. После этого я выставил за дверь поднос с обеденной посудой, чтоб не давать никому повода за ним зайти. А перед уходом прибег к древнейшему и простейшему трюку, предупреждающему о любом вошедшем в ту дверь, из которой я вышел. Взяв лист почтовой бумаги с символикой и адресом мотеля, вышел, присел, сунул руку в дверную щель и бросил его на ковер, точно заметив место – на длине моей руки от локтя до пальцев. Дверь открывается внутрь, так что любой визитер его сдвинет. Даже если у незваного гостя хватит ума положить листок обратно, он никогда не ляжет точно на прежнее место. Если дверь распахивается наружу, лучше всего при закрытии сунуть в точно определенное место обломок спички или зубочистки, еле заметный снаружи. Впрочем, профессионал способен обойти подобную ловушку, равно как волосок, кусок жевательной резинки или копирки.

Потемнело, небеса разверзлись, хлынул дождь, под порывами ветра рикошетом разлетались капли, раскаленные улицы исходили паром под прохладными струями. Ветер терзал кроны пальм, ворошил широколистные растения, раскачивал вывески и висячие светофоры. Такой же шторм колыхал некогда “Лайкли леди”, отчего она переваливалась, скрипела, стонала. А внутри было очень уютно.

Я снова попробовал добраться до Хардахи. Секретарша ответила, что он ушел на весь день, и я не смог определить, лжет она или нет. Отыскал юридическую контору Рика Холтона. Девушка поинтересовалась моим именем и исчезла. Вернувшись, повела меня по обшитому деревянными панелями коридору. В кабинете Холтона стоял огромный стол, окно позади во всю стену выходило в закрытый дворик, выложенный японскими речными камнями, с несколькими чахлыми деревцами в больших белых кадках. По стеклу лил непрерывный поток дождя. На стенах висела масса дипломов в рамках и фотографий политиков с добрыми пожеланиями.

Холтон заготовил широкую, доверительную улыбку младшего партнера фирмы, но она погасла прежде, чем девушка закрыла за собой дверь кабинета.

– Садитесь, Макги. Я сказал Салли, что не хочу никого видеть. Пусть думают, будто я занят треклятой конторской работой. Господи Иисусе! Перечитываю по три раза и ничего не понимаю. Знаете, к чему привело расследование? Ни к чему. По-моему, это какой-то псих. Черт возьми, Пенни открыла бы кому угодно. Он опомнился, перепугался и удрал. Очередная гнусная, бессмысленная случайность. Когда-нибудь его прихватят за что-то другое, он расколется и все откроется.

– Может быть, и так. Или Стейнгер что-нибудь раскопает.

– Он отлично работает.

– Лучше вашего друга Дэйва Бруна? Он пожал плечами:

– Дэйв – мастер на всякие хитрости.

– Можно узнать ваше мнение по нескольким вопросам, Холтон? Не адвокатское. Личное.

– Оно дешево стоит в последнее время. Похоже, все пошло наперекосяк. Знаете, у нас с Пенни не ладилось. Мы почти приготовились закрыть книгу. Так почему ж я по ней так тоскую?

– Она была совсем особенная.

– И Дженис была совсем особенная. Говорю в прошлом времени. Я все проиграл. Ради того, чтоб покувыркаться на травке с Пенни Верц. Внешне ее даже сравнивать с Дженис нельзя. Что я хотел доказать? У Дженис нельзя попросту попросить прощения и жить дальше. Что сделано, то сделано. Она со своей стороны блюдет полную верность и от меня ожидает того же. Я ее потерял. Забавно.., возвращался из Веро-Бич, не имея понятия, что Пенни уже мертва. Пытался объяснить Джен, что просто уж так случилось. Сказал, у меня на стороне все кончено. Не был в этом уверен, но думал: если объявлю об этом Джен, наверняка буду чувствовать себя так же, как в пятницу вечером, когда Пенни не пошла за мной из вашего номера. Разговор этот был до того, как мы забрали детей. Она дала мне высказаться. Я посчитал, что она в самом деле задумалась и предоставляет мне шанс. Взял ее за руку. Знаете, она по-настоящему вздрогнула. И вежливо попросила не прикасаться к ней, потому что ее от этого тошнит. Это уж настоящий конец.