Месть смертника. Штрафбат - [33]

– Хватит речей, – сказал Керженцев. – Титов, у вас нет старшины и взводных. Старшину выберете из числа отличившихся в бою. Сейчас решим со взводными. Вы можете взять их только из бывших сержантов. Провинившихся офицеров настоятельно не рекомендуется назначать на руководящие должности.

Было видно, что Титову претит повиноваться капитану госбезопасности в деле управления собственной ротой, но возражать он не стал.

– Сержанты, старшие сержанты и старшины! – громко произнес ротный. – Слушай мою команду! Из первой шеренги – шаг вперед! Из второй шеренги – два шага вперед! Из третьей шеренги – три шага вперед!

Белоконь шагнул вместе с остальными. Сержантов оказалось не так много – человек двадцать, не больше. Титов осматривал грязных и избитых кандидатов во взводные на предмет застегнутых пуговиц или чего-то подобного, видимого только его острым глазом. Некоторым он задавал вопросы, других сразу отправлял обратно в строй. Количество стоящих перед строем сержантов уменьшилось до пяти. Белоконя пока ни о чем не спрашивали, но и назад не отправляли. Когда Титов отбраковал еще одного потенциального взводного, вмешался Керженцев. Он кивнул в сторону Белоконя и сказал:

– Вот этого назначать не рекомендую. Он мошенник, мародер и антисоветский элемент. Весь расстрельный набор налицо. Так что воздержитесь, капитан.

От возмущения у Титова побелел даже ожог.

– Товарищ капитан государственной безопасности, – сказал он, отчетливо и резко выговаривая каждое слово, – позвольте мне самостоятельно решать вопросы внутри вверенного подразделения!

Керженцев пожал плечами.

– Решайте. Наша работа – направлять и следить за выполнением. Приказать я вам не могу, поэтому просто рекомендую.

Титов обратился к Белоконю:

– Фамилия!

– Белоконь Василий, – ответил тот, – бывший командир расчета гаубицы калибра сто двадцать два миллиметра.

– Как долго командовал расчетом?

– Полгода. До этого был заряжающим.

– А хорошая у тебя была пушка, Василий, – задумчиво сказал Титов, – ничего не скажешь, хорошая… Взвод потянешь?

Белоконь подумал, что на черта ему это нужно, но ответил:

– Так точно, товарищ капитан!

А может, и нужно. Может, это шанс скорее получить реабилитацию.

Титов отправил в строй одного из бывших сержантов. Керженцев стоял рядом и играл желваками.

– Первый взвод – в первой шеренге, – объявил Титов, – второй – во второй, третий – в третьей. Рота, напра-а!.. во!! Взводные, выводите людей из этого котлована!

Перед тем как направить свою третью колонну к единственному пологому склону огромной ямы, Белоконь одарил Керженцева последним взглядом. Взглядом, обещающим капитану госбезопасности участь, которой Белоконь до сих пор никому не желал.

Керженцев улыбался и содрогался, будто от подавляемого смеха. Сотни человек смотрели на него с бессильной яростью. Каждый из них видел, что ощущение власти пьянит маленького командира особистов настолько, что он с трудом сдерживает удовольствие.

– Пе-ервый взво-од!!! – заорал первый опомнившийся взводный. – Шаго-ом!!! Марш!!!

– Втор-рой взво-о!!!

– Третий взво-од!!! – бездумно подхватил Белоконь…

* * *

Август 1942 года.

Приволжье

Следующие четыре дня рота провела на марше. Шли на юго-восток.

Вместо горячей еды солдатам выдали скудный сухой паек и предупредили, что этот небольшой запас им придется растянуть надолго. Единственное, чего было вдоволь, так это воды. На пути часто попадались ручьи, сбегающие к Дону, и Титов каждый раз делал длительный привал. Ротный видел, какие бойцы ему достались – многие были избиты и изранены, на большинстве была никуда не годная прохудившаяся форма. Но сделать Титов ничего не мог – приказ есть приказ.

Шли ночью и ранним утром, днем – спали в тени окружавшей ручьи чахлой растительности. Иначе беспощадное степное солнце могло выкосить штрафную роту гораздо раньше, чем это сделают фашисты. Кроме того, здесь вовсю гуляли суховеи – то, чего Белоконь не встречал за Доном. Горячий ветер, несущий острые песчинки. Суховеи и жара делали большую часть дня непригодной для передвижения.

Несмотря на принятые меры, даже вполне здоровые бойцы на третий день – точнее, на третью ночь – ступали с трудом, практически ковыляли. Избитые, которым было еще хуже, растянулись по дороге длинной цепью и все больше отставали.

Титов не винил взводных за отставших солдат. Взводные сами едва волочили ноги, их функция свелась к дублированию приказаний ротного о привале и ночлеге. Белоконь считал, что капитан Титов показал себя честным и понимающим командиром.

Смирнов не отставал от роты, шагал довольно бодро, а полученные в Особом отделе раны ему, по всей видимости, не доставляли серьезных мучений. Или он умел терпеть боль. Бывший капитан разведки дважды нагонял Белоконя, пытался с ним заговорить. Но тот отмалчивался.

Белоконь думал о Рите. Он вспоминал чудесные дни в санчасти и кусал губы в бессильной ярости при одной мысли о том, что теперь будет с его беззащитной рысью. Иногда он скрупулезно воссоздавал перед собой образ Керженцева. И пытался силой мысли убить его на расстоянии. Он вкладывал в этот разрушительный порыв практически всего себя. Перед глазами плыло, ненависть спадала, но не исчезала. Эти упражнения выматывали, после них идти приходилось уже из последних сил. И не было, не было никакой возможности узнать, достигли ли его убийственные проклятья адресата, растерзан ли он в кровавые ошметки, разорвано ли его гнусное сердце, размазан ли его скользкий мозг…