Месть - [123]

И вдруг, к своему ужасу, он понял, что «Лебедь» перестал дрейфовать. Расстояние между ним и буем не изменялось. Яхта по-прежнему находилась в ловушке. Шланг намотался на винт. Остался только один способ освободиться.

Он не мог взглянуть на кроваво-черную воду. Его охватил страх, и он чувствовал, будто тело его заковано в стальные кандалы.

* * *

Харден представил себе якорную цепь, удерживающую заправочный буй, скользкую от наросших водорослей. Цепь и подводный трубопровод должны выполнять роль рифа, и, как на естественном рифе, каждая складка будет служить убежищем для рыб или змей. А под водой темно — так темно, что он не увидит их, а свет фонарика только приманка для них.

Укус морской змеи совершенно безболезнен. Вы даже не узнаете, что ее яд проник в ваше тело. Вы поймете, что отравлены, только когда онемеют ноги, как у умирающего Сократа. Тело Хардена сотрясла дрожь.

Если он утопит «Дракон» и подождет до рассвета, то патрульный катер или танкер, прибывший на загрузку, подберут его. Конечно, предстоит пережить много неприятностей, но доказать никто ничего не сможет. Если он попадет в руки арабов или иранцев, ему придется несладко, но он не совершал против них никаких преступлений, и, если повезет, его выдадут американцам, обвиняющим его в краже «Дракона». А когда он окажется в Штатах, Билл Клайн запросто разделается со всеми обвинениями. Чистый послужной список, служба на флоте, выдающийся гражданин, бизнесмен, врач, потрясенный ужасной гибелью жены...

Да, все будет в порядке. Какие еще доказательства, кроме «Дракона»? Никаких. Разве что журнал... Харден поспешно пролистал журнал в поисках криминальных записей. Лучше всего сразу выбросить его за борт. Он так и сделал, и пока журнал летел в воду, из него вывалились письма Ажарату, заложенные между страницами. Одно упало в воду, другое на палубу. Это было второе письмо, то, которое он так и не прочел. Харден поднял его и развернул.

"Вчера я пыталась переубедить тебя. Сомневаюсь, что это мне удалось. Сегодня я сделала еще одну попытку, но в результате получилось любовное письмо. Я так тоскую о тебе, что чувствую то, чего никогда не чувствовала раньше, и говорю такие слова, каких никогда никому бы не сказала. Я люблю тебя так сильно, что не хватит всей жизни, чтобы выразить мою любовь.

Я люблю, как ты смотришь на меня, прикасаешься ко мне, я люблю твой запах.

Я люблю, как ты разбираешь меня на части и снова собираешь.

Я люблю, как ты держишь меня и как отпускаешь.

Я люблю тебя таким, какой ты есть, каким ты был и каким будешь.

Я люблю каждое мгновение, когда мы были вдвоем, каждый поцелуй, каждую ласку, каждое объятие.

Я люблю слезы, которые пролила, думая о тебе.

Я люблю твой смех и твои улыбки.

Я люблю все, что ты говорил мне.

Я люблю жизнь, которую ты показал мне.

Пожалуйста, верни все это мне".

В конце страницы она приписала:

«Я уверена, что мои слова звучат глупо. Возможно, что ничего такого я не чувствовала, а только почувствовала бы, если бы у нас было больше времени... Да поможет тебе Бог».

Харден положил письмо в ящик штурманского стола. В нем не содержалось ни одного слова, которое он не мог бы сказать Кэролайн.

Ее лицо плавало на поверхности багровой воды. Так отчетливо он не видел ее уже много недель. Глаза Хардена наполнились слезами. На какое-то мгновение ему почудилось, что катастрофа произошла только что, и опустошенность была такой же ужасной, как и охвативший его страх.

По-прежнему дрожа и чувствуя дурноту, Харден стал думать, как защититься от змей. Резиновый костюм был бы хорошей защитой от их клыков, но у него не было костюма для подводного плавания, потому что он терпеть не мог плавать под водой, и ему пришлось обшарить яхту в поисках какой-нибудь замены. Времени терять было нельзя. Яхту освещал фонарь на бакене, а «Левиафан» с каждой минутой подходил ближе.

Прорезиненная экипировка для плохой погоды могла бы защитить его от змеиных зубов, но она сидела на теле слишком свободно. Харден влез в брюки и обвязал слишком широкие штанины эластичной лентой. Затем он надел кроссовки и куртку и обвязал лентой манжеты. Но лодыжки, руки и лицо все равно оставались открытыми. Харден отрезал полоски материала от запасного комплекта прорезиненной одежды, которым пользовалась Ажарату, и обернул ими лодыжки. Он попытался вырезать маску, но ничего не получилось, а времени на вторую попытку не оставалось. Надев рабочие перчатки, Харден натянул капюшон штормовки на лоб и подбородок, так что открытыми были только глаза, нос и рот.

Харден прицепил к ленте на запястье три самых острых ножа и кусачки, обвязал вокруг пояса канат и заложил его за утку в кокпите. Переступив через леер, он уселся на планшире, не решаясь опуститься в воду. Его по-прежнему терзал страх, едва он думал о морских тварях.

Он пытался успокоить себя теорией, что животные не нападают на человека, пока их не спровоцируешь. Но у многих видов живых существ вторжение на чужую территорию считается самой крайней провокацией. Ему в голову пришла более мрачная, но успокаивающая мысль. Паралич после укуса змеи наступает через несколько часов; у него будет время потопить «Левиафан», даже если он будет укушен.