Месть - [16]

— Это была неплохая ваша работа, но грубоватая, мы будем работать тоньше, и я сделаю из вас настоящего дьявола, настоящего!.. — почти пел Еремин, и Сталин даже вспотел. Когда его прошибал настоящий страх, он всегда потел. Капля покатилась от шеи по спине вниз, и рубашка через минуту взмокла. Полковник не торопился, он пил чай с яблоками и улыбался, как ангел. Сталину понравилась эта манера ведения разговора: улыбаться и говорить страшные вещи. Он впоследствии незаметно для себя перенял ее, отмечая, как люди сразу теряются и попадают впросак.

А Ленинград он не любил по двум причинам. Потому что он Ленинград, напоминавший ему своим названием о том, кто не любил его, привечая этих еврейских выскочек Троцкого, Свердлова, Каменева, Зиновьева, Бухарина. Последний, конечно, не еврей, но натурой в них — такой же умник и задавака. А после переезда правительства в Москву в Петрограде стал заправлять Григорий Зиновьев. Через несколько лет благодаря террору полностью подчинивший себе этот чопорный и, казалось, никому не способный подчиниться город. И именно Зиновьев по сей день метил в вожди, он единственный после высылки Троцкого был способен захватить власть и повести страну за собой.

«Любимец Ильича, мать его так!» — выругался про себя Сталин. Вслух он не любил ругаться матом. Сталину нужны были головы Зиновьева и Каменева. Их обоих. И голова Бухарина. Но в этой тройке верховодил Зиновьев, а компромат на Зиновьева можно было найти, арестовав его ленинградскую свору. Списки зиновьевцев в Ленинграде были составлены еще полгода назад специальной комиссией, назначенной Сталиным. Название этого дела придумал он сам: «Свояки», и всех зиновьевцев аккуратно подтянули к Троцкому и его контрреволюционной деятельности.

Осенью тридцать третьего ленинградское управление ОГПУ направило список зиновьевцев в обком партии для согласования вопроса об их аресте. В списке были две важные для Сталина фамилии: Румянцев и Левин, но Киров не дал их арестовать. Больше того, он лично хотел переговорить с Румянцевым, а значит, предупредить его. Зачем? Чтобы тот сжег компрометирующие материалы?

Ягода показал Сталину досье на Румянцева Владимира Васильевича: член партии с двадцатого года, участвовал в гражданской войне, с двадцать второго года член губкома комсомола, потом его первый секретарь. Делегат Тринадцатого и Четырнадцатого съездов партии, активный участник «новой оппозиции», за участие в ней в двадцать седьмом году был даже исключен из рядов ВКП(б). Написал письмо о выходе из рядов оппозиции и в двадцать восьмом был восстановлен в партии. С апреля 1934 года Румянцев был секретарем Выборгского районного Совета Ленинграда. Он, конечно, знал многое, ибо с двадцать второго года постоянно встречался по работе с Зиновьевым и был его любимчиком. Это Румянцев в начале 1926 года провалил на пленуме губкома комсомола поправку представителей ЦК о признании губкомом правильными решений Четырнадцатого партсъезда, который осудил клику зиновьевцев, и Сталин хорошо это помнил.

Часы пробили 11 вечера, и Киров зевнул, прикрыв рот ладонью: завтра голосование, надо выспаться, а он уже четвертые сутки недосыпает. Киров сказал, что Сталин мучает его разговорами до четырех утра, потому что сам не может по ночам спать. Кирову как руководителю делегации надо перед голосованием провести совещание, настроить людей…

— Падажди, падажди! — с резким акцентом проговорил Сталин. Он, когда волновался, переставал следить за своей речью. — Что тебе нужно переговорить? За что агитировать? За себя? Так ты и так пройдешь, тебя все любят. Если кого и не любят, так это меня. Кое-кого приходится ругать, а с некоторыми и просто прощаться. Мне передают, что говорят старые партийцы: будто Сталин узурпировал власть! Ты слышал?!

— Нет, Коба, у нас так не говорят, — ответил Киров.

— У вас не говорят! — усмехнулся Сталин. — Я знаю, как у вас говорят! Так, что волосы на загривке дыбом встают… Давай выпьем!

Он наполнил бокалы, сам положил Кирову большой кусок нежного барашка, который зажарили для них с зеленью и перцем. Они пили уже «Хванчкару», ароматное сладкое красное вино, ели барашка, смакуя каждый кусочек и похваливая поваров. Сталин любил этот неторопливый ход долгого ужина с хорошим мясом и вином, когда никуда не надо торопиться. «А сон, что сон, на том свете выспимся», — шутил он.

— За что хочу выпить?.. — проговорил Сталин, поднимая бокал. Он увидел в зеркале, стоящем в углу, свое отражение с улыбкой на губах и поймал себя на мысли, что улыбается почти так же, как жандармский полковник Еремин. Только ему никогда не удавалось изобразить свою улыбку доброй, легкой и искренне-сочувствующей. Она появлялась как приклеенная, с мрачным хитроватым проблеском в глазах, даже подозрительная. Но последнего оттенка Сталин сам не замечал.

Капля вина попала на брюки. Сталин сидел в расстегнутом френче, забыв постелить на колени полотенце. «Точно черт под руку толкает!» — подумалось ему. Коба вообще-то был аккуратистом и не любил неопрятности. Эта капля вывела его из себя и заставила нахмуриться. Но, встретившись с добродушным взглядом Кирова, Сталин снова расплылся в улыбке.