Месть - [11]

На столе стояли две бутылки «Киндзмараули» и запотевшая водка в графинчике. Киров любил выпить пару рюмок водки под огурчики да грибки. Сталин всегда держал в доме русские разносолы, чтоб не говорили, будто он предпочитает только грузинскую кухню, и пореже вспоминали ходячую ленинскую остроту, будто этот повар любит острые блюда. Для него делают и сациви, и лобио, и шашлыки жарят, или как сегодня — жаркое из молодого барашка. Но рюмку водки, особенно с морозца, как сейчас, действительно лучше закусить соленым хрустящим огурцом или маринованным белым грибком. И не потому, что по-русски так принято. Так лучше на сердце ложится. Рядом с грибками стояла и тарелка с «габельбиссен» — немецкой селедкой в нежном винно-горчичном соусе, которую Коба за один присест мог съесть килограмма полтора, а наутро вставал с заплывшими глазами. Коба и раньше любил селедку. Будучи еще обыкновенным подпольщиком, он закатывал себе такой пир: покупал в лавке пару селедок пожирнее, с икрой, брал две крупные луковицы, уксус, полбуханки черного хлеба, и все это жадно съедал, обмакивая куски селедки в уксус. Эта привычка осталась и когда он стал вождем. Паукер, застав его однажды за такой «пирушкой» и проглотив кусок селедки с уксусом, выпучил глаза и чуть не помер от такой адской смеси. Через несколько дней он подсунул ему несколько баночек «габельбиссен». Коба проглотил их за десять минут и потребовал еще. Паукер побледнел.

— Мне надо их заказывать, — пробормотал он.

— Так пошли машину! — потребовал Коба.

— В Германию? — спросил Паукер, и Сталин, разгадав мертвенную бледность на его лице, рассмеялся. Он всегда предупреждал Карла: для начальника личной охраны Сталина не может быть такого слова: не могу! Он обязан делать невозможное. И вот теперь Паукер попался.

— Тогда проследи, чтоб эта селедка была только на моем столе, и наркомат торговли ее не закупал! — потребовал Хозяин.

И члены Политбюро, кого он зазывал к себе в гости, приходя к нему, первым делом спрашивали: «габельбиссен» есть? Все распробовали с легкой руки Кобы, который позже снисходительно разрешил снабжать селедкой «габельбиссен» и отдельных членов Политбюро.

Иногда, чтобы поддержать веселье, Коба приглашал за стол и Паукера, тот умел веселить кремлевскую публику, но сегодня Кобе захотелось остаться наедине с Кировым, и он отпустил охранника проветриться к его балеринкам. И опять же этот подлец Паукер приучил почти все Политбюро к Большому театру и только оттуда поставлял девочек Калинину, Енсукидзе, Ворошилову. Последний настолько потерял голову, что для своей любовницы балерины отгрохал виллу, третью по счету, и теперь ездил забавляться с ней туда. Зато Паукер был в курсе всех новостей и сплетен и заменял подчас для Кобы весь аппарат ОГПУ.

Они сели с Кировым за стол, и Коба тоже выпил рюмку водки, ощущая, как тепло постепенно начинает разливаться по телу. Он по-прежнему не спрашивал, о чем Киров секретничал с Бухариным, ожидая, что Сергей сам расскажет.

— А ты уже тронную речь готовишь? — разливая по второй и запасаясь закусками, спросил Киров. — Я видел, головы не поднимал.

— Это мне Ягода срочную работенку подбросил… — усмехнулся Сталин. — Вот и смотрел, как бы ребенка с водой не выплеснули…

Киров нахмурился.

— Я, конечно, согласен с тобой, что по мере развития социализма классовая борьба не только не затухает, а наоборот, усиливается, но вот нужно ли по любому поводу подключать к исправлению ошибок отважных бойцов ОГПУ? — неожиданно спросил Киров. — Ну, где принципиальные вопросы экономики, промышленности, тут, я понимаю, ошибки стоят дорого и наказывать надлежит сурово. А наши философы или историки, процессы над которыми твой Ягода устраивает, это как?

— Снова жалились тебе твои академики?! — ядовито заметил Сталин.

— Дело не в Платонове, о котором мы спорили, а в самом принципе! — простодушно заметил Киров. — Может быть, поставить для себя какой-то заслон. К примеру, культуру или науку не трогать…

— А что делают с человеком, заболевшим дифтерией или чумой? — спросил, хитровато щурясь, Сталин и, не дав Кирову ответить, сам закончил свою мысль: — Зараженного чумой не спрашивают: ты кто? Языковед или политик?.. Его просто изолируют, так? Чтоб не заразил остальных. И если надежда есть, его лечат. А если невозможно лечить, то сжигают, чтобы зараза не захватила остальных. А если оставим тифозного лишь потому, что он большой историк, то он может заразить и политика, и экономиста. Вот у тебя, на Беломоро-Балтийском, разве была разносортица? Тут историки, а там генералы?! Всех больных лечат в одной семье! Строительство канала дало поразительные результаты в этом плане! Вспомни! Люди были охвачены энтузиазмом, делали по две нормы в смену, организовывали соревнование бригад, вот где мы увидели наконец настоящий социализм!.. Я вчера с Горьким говорил, он вспоминал, какое впечатление поездка на Беломоро-Балтийский произвела на бригаду писателей, они книгу выпустили, а драматург Погодин даже пьесу написал. Называется «Аристократы». Название мне не понравилось, но Горький говорит: хорошая пьеса. Там герои — твои строители, заключенные, отбросы общества, и труд превращает их в аристократов духа, так он мне объяснил. В этом году, говорит, будет поставлен спектакль, посмотрим. Побольше бы нам таких строек и таких аристократов духа выковывать. Мы тогда всех капиталистов за Можай загоним! — Сталин рассмеялся.