Месть палача - [10]

Только когда от загнанного в железную клетку быка отделялась голова, выставленная в специальное отверстие, и фонтанировала кровь, что-то внутреннее напрягало зрение Никифора, и на краткий миг он видел красные лужи крови, качающуюся рогатую голову на помосте и дергающуюся огромную тушу в клетке. И все это у ног человека огромного роста, с длиннющими руками в черной тунике и с непонятной накидкой на голове, закрывающей половину лица. Он казался Никифору демоном войны, для которого невероятное отрубание головы быка одним ударом это всего лишь развлечение перед чем-то более серьезным.

Но этот человек не был демоном. Толпу обмануть невероятно тяжело. Они принимает сердцем и душой то, что видит. И не иначе. А толпа неиствовала от восторга и дружно орала:

– Дигенис! Дигенис! Дигенис!..

И это было верно. Ибо этого человека только и можно было сравнить с героем песен и легенд Дигенисом Акритом, непревзойденным по отваге и силе богатырем. Теперь этот мясник с «топором русича» становился таким же популярным в Константинополе, а вскоре станет известным каждому в империи, как и его легендарный предшественник.

Такого нельзя упустить из виду. Поэтому первое что сделал Никифор спустившись с почетного помоста поманил пальцем верного Семениса:

– Узнай все об этом Дигенисе. Все!

И для большей важности еще поднял указательный палец к небесам.

Семенис поклонился и тут же растаял в толпе.

А вместо него несокрушимой скалой возник друг юности Андроник. Уставший главный помощник эпарха желал уклониться от беседы. Тем более, что напрягая глаза он тем самым вызвал собственную головную боль, усилившуюся криками толпы. Но уйти сразу явно не получалось. Пришлось опять усаживаться за стол.

И тут Никифор был потрясен тем, чего явно от себя не ожидал. У него, оказывается, что-то еще было от беспечной юности в душе. Он бы даже это назвал чувствами, если бы не был уверен, что тридцать лет на государственной службе выжгли в душе все, что подходило под определение человечность.

Это там, на Западных и в Северных землях и забыть давно забыли, что такое красота, доброта, искусство, любовь, преклонение перед прекрасным, и то, что все это порождает в душе человека. Суровые страны с суровым климатом и суровыми нравами.

Византия наследница искусства Древней Эллады и изысканности Древнего Рима. И люди здесь совсем другие…

«Были… Были другими…», – нашептывал себе Никифор все то время пока изрядно охмелевший Андроник хвастался своей женой.

Той самой, что сидела рядом с Никифором. Женщина удивительной красоты и доброты, доставшаяся мяснику по случаю.

– Мало быть сильным и отважным. Нужно еще иметь звонкую монету в собственном кошеле. Этому ты меня научил Никифор. Это ты мне преподал нужный урок еще в юности. Ты видел ту нищенку? Готов поспорить, что ты немало удивился моей щедрости. Серебро под ноги убожества. Ты еще больше удивишься, узнав, что такую монету я бросаю этой дряни каждую неделю. И каждый раз она нещадно бита своими собратьями и сестрами по ремеслу, потому что пытается скрыть эту самую монету от их корпорации. Да. Да! У нищих есть своя, не платящая налога, корпорация. Так вот, мой друг Никифор, удивлю тебя еще одним – эта нищенка та самая красавица соседка из нашей юности. Ты, наверное, уже и позабыл ее имя. Ты купил ее девственность за серебряную монету и кувшин вина. Ты украл ее у меня, и украл веру в дружбу. Но зато ты мне преподнес наглядный пример и заставил смотреть на жизнь по-другому. И моя жена показала мне другую сторону жизни. Обтесала и причесала. У нас с ней даже очень хорошо. Трое детей! И каждый день, сидя за этим столом, я узнаю новое о вертлявой старухе под названием жизнь. И теперь я счастлив, что потерял первую любовь и первую дружбу. Только потеряв, начинаешь искать и понимать что ищешь….

Что-то еще долго и пьяно говорил Андроник о красавице и умнице жене. А Никифор пил и все пытался вспомнить имя несчастной соседки юности и не мог. А еще он мрачно завидовал. У Никифора так и не состоялась семья.

И сегодня утром он не вспомнил ее имя. Может, от этого и было неприятно на душе. А может от того, что было неприятно от того, что что-то еще способно приносить неприятность именно душе.

* * *

– Чего тебе, Семенис?

– Донесения и почта, – как всегда учтиво и с поклоном ответил верный помощник.

– Оставь. Прочту позже, – сжимая виски указательными пальцами, ответил Никифор.

Головная боль не проходила. Не уходил и Семенис.

– Чего еще? – в голосе начальника послышалось раздражение.

– Джокомо Палестро…

– Только не сегодня, – поморщился Никифор.

Поморщился не от нежелания принять бальи[24] Венеции в Константинополе, а от всё нарастающей головной боли.

– Посланник настоятельно просит принять его.

Никифор, не в силах произнести слово, отмахнулся от приблизившегося помощника. Но тот не отставил своих попыток:

– Посланник говорит, что ваша милость ко мне утроится, так как вы будете рады его подарку.

Помощник эпарха удивленно и по-новому взглянул на Семениса. Удивила впервые проявленная настойчивость его личного помощника. Такая настойчивость обычно очень щедро награждается просящим встречи. Кому как не Никифору знать об этом. Он сам получал породистых коней и золото за то, что умел во многом уговорить эпарха принять того или иного просителя. Устраивал он встречи и с порфирородными. На такие услуги воздвигались дворцы и покупались земельные уделы в пригородах Константинополя. На подарках и вознаграждениях держалась государственная служба. Все брали подарки и подношения. Но при этом каждый начальник желал иметь хотя бы одного помощника, которого невозможно ничем заинтересовать, ибо его трижды купленная хозяином верность неподкупна.