Месть невидимки - [24]

— И всего-то?! — выслушав профессора, спросил он.

Караев кивнул.

— Сколько у вас при себе? — напрямик полюбопытствовал Азизов.

— При себе ни копейки… А дома 1800… - признался он.

— Пойдёмте. Сейчас решим, — выхватив из рук документы, уверенно сказал Азизов.

Караев нехотя поплёлся назад. А Эльдар стремительно, с привычной ловкостью лавируя в людской толчее, отважно шёл на этот непробиваемый аэропортовский редут — таможню. Пока Микаил Расулович подходил, Эльдар успел нырнуть в дверь, за которой профессор успел побывать дважды. Иронически усмехнувшись, Микаил Расулович прислонился к стене. Сейчас выйдет и беспомощно разведёт руками, подумал он.

Азизов вышел и, на самом деле, широко развёл руками:

— Вот и все дела, профессор! Всё в порядке! Но тысяча восемьсот мало… Просят две тысячи пятьсот…

— Не может быть! — закашлялся Микаил Расулович.

— Сколько вы можете достать? — не слушая его, напирал Азизов.

— Сколько, сколько?! Да нисколько! — выпалил он, понуро забирая документы, и тут вспомнил про заначку жены.

— Хотя… Могу… Четыреста долларов.

— Пойдет. И я добавлю триста… Потом рассчитаемся.

— Хорошо, — согласился профессор.

Азизов потащил его к своей машине.

— Поехали, Микаил мялим! Куй железо, пока горячо.

По дороге Караев о новой жизни, кипевшей рядом с ним, узнал такое, в чём он — ни ухом ни рылом.

— …Всё-таки. Какая выгода тому таможенному начальнику брать не двенадцать тысяч, а две тысячи пятьсот? — допытывался профессор.

Эльдар расхохотался.

— Две тысячи пятьсот вы даете ему из рук в руки. Наличными… Пятьсот, а может и меньше, он отдаст в кассу… И все по закону. Инструкций у них много.

— А две тысячи куда? — недоверчиво глядя в хитрющие глаза собеседника, допытывался он.

— Куда-куда?!.. Себе да наверх. Вы знаете, сколько идёт туда? — Эльдар ткнул указательным пальцем вверх. — Самое малое, пол-лимона долларов в день!

…Через час Азизов, держа в руках драгоценную ношу, выходил из камеры хранения. И был так любезен, что снова подвез Мику домой…

Дома Мику поджидала разъярённая жена. Такого скандала между ними за двадцать лет их совместной жизни ни он, ни она припомнить не могли…

Мика по глупости, когда Инна накинулась на него, обвинил ее в транжирстве: куда, мол, ты такую кучу денег бухнула?

И началось. И всё из-за этих проклятущих денег…

Мика донельзя испугался за жену. Обуявшая её истерика напоминала ему припадок безумства. Всучив ей в руки какие-то сильнодействующие пилюли, Мика, как нашкодивший ребятёнок, спрятался на кухне, за пенал с посудой, вздрагивая от каждого её надрывно-отчаянного упрёка.

Недельки две они не разговаривали. А однажды, поздно вечером, когда Инна уже спала, он, сияя как хрусталь на солнце, мягко потормошив её за плечо, сообщил:

— Всё, Инна, аппарат готов. Понимаешь… готов! — и, поцеловав её, добавил: — Прости меня, дурня…

Утром, глядя на изможденное лицо похрапывающего мужа, Инна, не выдержав, разревелась. Ей стало жалко его. Ведь всё, что Мика тратил, он тратил не на себя, не на кутежи. Всё до последней копеечки бросал на новый аппарат.

Прежний, давший осечку в Академии наук, Мика починил в два дня и оттащил в клинику. И стал биться над новой моделью. Работал как вол, как раб, как сумасшедший. Забывал о том, что за окном есть жизнь, ходят люди, светит солнце, шумит море… Есть день и ночь. Есть она и сын…

Если бы она его не заставляла есть, Мика никогда бы на кухне не появлялся. Чревоугодием он не страдал. Что подаст, то и съест… А что подавала-то? Утром — чай, хлеб, сыр. Днём — картошка жареная, вечером — отварная. Или наоборот… Истощал. Выскуластился. Глаза запали. Виски вдавились в череп… Самый настоящий узник Освенцима.

Себя со стороны он не видел. А как он выглядит и во что одет — ему было начхать…

Мика был счастлив: аппарат — готов. Он запросто мог поместиться в небольшой чемоданчик.

— Более компактного устройства, — сетовал он, — при наших средствах не сделать.

Но и это его не очень-то удручало. Он светился. Он не мог наглядеться на своё детище. Не ходил, а порхал над ним. Не мог спать. Волнение и внутренняя дрожь отгоняли сон. И среди ночи, полусидя на подушках, растолкав жену, говорил:

— Представляешь, у меня получилось… Понимаешь, получилось…

— С ума не сойди, — предостерегала Инна.

— Уже не сойду. Не бойся.

Эйфория, охватившая его, длилась недолго. До наладки аппарата. А там снова начались ипохондрия и нервные срывы.

— Тупица!.. Кретин!.. Бездарь! — кричал он на самого себя.

Что-то швырял. Сквернословил… Потом затихал. Иногда надолго. Потом все начиналось заново. Инне в такие минуты страсть как хотелось войти к нему, посоветовать отвлечься, отдохнуть. Но не решалась. Мика отучил её от этого: благое дело кончалось перепалкой.

Такие разумные слова, как «отвлечься», «отдохнуть», вызывали в нём приступ глухой ярости. Чтобы не слышать ненавистных ей злобных ругательств мужа в свой же адрес, Инна пыталась уходить из дома. А это ещё больше выводило Мику из себя.

Шаг за шагом Караев устранял неполадки и смог отрегулировать все функции конструкции. Дистанционное управление, шкалу перемещения, передачу видеоряда, а главное, новинку — блок принудительного загиба нити времени.