Месть «Голубой двойки» - [50]

— Служу Советскому Союзу! — и добавил: — С этого дня буду бомбить врага еще злее — до полной победы. Моему народу, моим землякам никогда не придется краснеть за меня.

И еще один день надолго запомнился мне в этом богатом событиями феврале — девятнадцатое число, день моего рождения. Как никак, уже двадцать девять лет стукнуло, не грех и в прошлое оглянуться, вспомнить детство. Отец умер, когда мне было всего два года. Кроме меня, у матери осталось еще трое, мал мала меньше. Чтобы как-то прокормить и вырастить нас, мать снова вышла замуж — но неудачно. Отчим часто пьянствовал, избивал нас. И мать опять вернулась в наш ветхий полуразвалившийся домик с покосившимися окнами. Зимой дом со всех сторон заваливали соломой и навозом для сохранения тепла — чуть-чуть только виднелись верхние рамы. Я сидел, прижавшись к стеклу носом и с завистью поглядывал, как катаются на санках соседские мальчишки: у меня не было ни одежды, ни лаптей, чтоб выйти на улицу. В голодные 20-е годы мать отдала меня в подмосковный детдом — иначе вряд ли удалось бы мне выжить, кругом умирали от голода целые семьи. Еще в детдоме родилась во мне мечта стать летчиком. Позже, когда я вернулся в деревню и во время летних каникул пас скот, я часто безотрывно смотрел в небо, на парящих в высоте птиц, запускал воздушных змеев, мастерил немудрёные модели самолетов. Потом поступил работать на горьковский завод «Жиртрест», а по вечерам занимался в кружке планеристов. В 1932 году Горьковский крайком комсомола, учитывая мои склонности, направил меня в лётную школу, которую через три года я закончил с отличием. И вот уже несколько лет я — летчик страны Советов. Большую часть суток провожу в воздухе. Очередной боевой вылет у меня и сегодня, в день рождения.

«Голубая двойка» набирает высоту, держит курс на крупный железнодорожный узел, где большое скопление немецких эшелонов с боеприпасами. Несмотря на сильный заградительный огонь, мы прорвались-таки к цели, оставляя за собой целое море огня и взрывов. Но на этот раз и нам досталось. Как я ни маневрировал, но трассирующие пули прошили самолетные крылья. И это бы еще полбеды. Вдруг докладывает борттехник Свечников:

— Товарищ командир, с обоих правых баков течет бензин. Баки пробиты.

Я приказал перекрыть правую группу баков и развернул самолет по направлению к дому. Вот те на, хорошо еще — баки не взорвались, видно, пули попали ближе ко дну, где нет скопления бензинных паров. Во всяком случае, мы пока летим. Но надолго ли хватит горючего? А что, если нам придется пойти на вынужденную посадку, да еще на территории противника? Тогда не день рождения получится, а скорей — наоборот… После быстрых расчетов штурман успокоил меня: горючего хватит до ближайшего аэродрома Кресцы. Но что делать с оставшимися четырьмя фугасками? Не везти же их обратно на аэродром. Решили удружить их немцам и пошли попутно нашему маршруту по железной дороге. Вот впереди показался какой-то состав — довольно длинный, над паровозом вьется белый дымок. Радист открыл уже по нему огонь. А потом и бомбы пошли вниз. Через мгновение самолет качнуло от взрывной волны, и мы увидели, как поезд скатился под откос. Мы шли совсем низко над землей, даже не понимаю, почему не стреляли немцы: то ли растерялись, то ли приняли нас вначале за своих.

В Кресцах мы приземлились благополучно. Там во всю кипит работа. Экипажи прилетают, подвешивают бомбы и улетают опять. Командир батальона только успевает подвозить бомбы на аэродром. Нам даже немного завидно и обидно за свое вынужденное безделье. Но сидеть долго в Кресцах тоже нельзя: уже с утра здесь начнут шнырять «мессера». Того и гляди, вообще, останешься без самолета. Вынырнет какой-нибудь «мессер», даст очередь и уйдет, а ты жди, загорится твой самолет или нет. Правда, с наступлением рассвета над аэродромом целыми днями дежурили наши истребители. Но лишняя предосторожность на фронте не мешает.

И вот рано утром, дозаправив баки левой группы моторов, я вылетел из Кресцов на Выползово. Ориентировка здесь — легче не надо: лети по шоссейной дороге прямо, и все. Никуда не денешься, скоро попадешь в Валдай, а там до аэродрома рукой подать. Летели на малой высоте, почти на бреющем полете. И вдруг у самого Валдая облачность резко прижала нас к земле, и самолет быстро обледенел. Пропала всякая видимость — кругом снег, белым-бело. Потом снова выскочил на дорогу и продолжаю полет. Около аэродрома места мне хорошо знакомы. Сделал над каким-то домом разворот и пошел на посадку, надеясь на свою память. В последнюю минуту вижу: заход неправильный, под большим углом, не успею развернуться, а так сесть — не хватит места для пробега. Уже высота 25 метров, впереди стоят истребители, кругом люди. Увидели меня — разбегаются. Я даю всем четырем моторам газ и проскакиваю прямо над головами людей. Мельком успел посмотреть, где выложен старт, и снова потерял аэродром, он остался где-то позади. Снова делаю разворот, но чуть в стороне над лесом. Вот наши землянки, начало аэродрома… Теперь направление представляю, все в порядке. Старший летчик Кулыгин все еще стоял у «Т» с флажками и стрелял из ракетницы, ожидая от меня второго нормального захода, а я уже заруливал на стоянку за его спиной. Подбежали летчики-истребители посмотреть, кто их напугал. И за обедом поднесли мне в честь дня рождения свои законные сто граммов. Правда, я пытался доказать, что 19 февраля я родился трижды: первый раз — по календарю, второй — над целью ночью, а третий раз — вот сейчас, на посадке. Словом, мы дружно отметили мой юбилей, а с наступлением темноты уже снова были в воздухе.