Месть - [139]

Иммиграционные власти вряд ли направили бы к нему одного человека в импортной машине ночью. Кроме того, официальный представитель власти не ограничился бы только звонком в дверь. Кто же это был?

Машина уехала. С какой целью приезжал этот человек, Авнер не знал, но действовал он, по его мнению, очень неуклюже. Он не проверил выезд с улицы перед тем, как остановиться. Улица кончалась тупиком, так что ему пришлось развернуться и снова проехать мимо дома Авнера. Авнер мог с легкостью перехватить его или по крайней мере рассмотреть номер его машины.

Он отодвинул штору.

Японская машина с шумом проехала мимо окон квартиры, но огни были выключены. Водитель, убедившись, что ему придется вернуться, догадался потушить их. Так что записать номер машины Авнеру не удалось. Похоже, что это была «Тойота» последнего выпуска. Через пять минут раздался телефонный звонок. Авнер приложил трубку к уху.

— У ваших дверей оставлена записка, — сказал кто-то и тут же повесил трубку.

Человек свободно говорил по-английски, но с акцентом, который Авнер все-таки распознал. Слишком уж хорошо был ему знаком этот акцент. Родным языком звонившего был иврит.

Авнер решил действовать осторожно. Он не думал, что в письме бомба, но рисковать не стал. Ползая в темноте у своих дверей, он был бы прекрасной мишенью для прямого нападения или выстрела. Мог бы стать жертвой взрыва бомбы, управляемой по радио. К чему этот риск? Он подождет до утра, а там видно будет.

— Ничего особенного, — сказал он Шошане. — Иди спать. — Но сам он спать не мог.

Когда рассвело и на улицах появились первые прохожие, Авнер оделся и вышел из дома через заднюю дверь. Он обошел свой квартал, но ничего подозрительного не обнаружил. Подошел к главному входу и сразу заметил небольшой конверт, засунутый между дверью и косяком. На письмо-бомбу это похоже не было: конверт был слишком мал для этого и тонок. И все же действовал Авнер, не торопясь. Казалось, все было в порядке: конверт был плоским, не разбухшим, не влажным. Запаха марципана он тоже не почувствовал.

Осторожно распечатав его, Авнер обнаружил в нем фотографию дочери. Он сразу вспомнил, что этот снимок был сделан им самим летом. Единственный отпечаток. Пленку они сохранили, но, экономя, напечатали тогда ее только в одном экземпляре и отправили в Израиль родителям Шошаны. Снимок в конверте был из этой серии. Других не существовало.

Девочка была снята крупным планом: головка набок, лукавое выражение на личике и два пальца во рту.

На снимке, который Авнер держал в руках, вокруг лба Геулы были нарисованы четыре концентрических круга, а в центре — черная точка. Это была мишень. Его дочь — мишень! Авнер изо всех сил старался сохранить спокойствие. Это не были террористы. Террористы не стали бы посылать ему предупреждений. Зачем? Они просто попытались бы убить его, а возможно, его жену и ребенка.

— Вот что, — сказал он. — Я еду в Израиль. Так или иначе, но это должно быть улажено.

— Нет, — сказала Шошана. — Я тебя не отпущу. Мы спрячемся. Я не боюсь. Ты не поедешь. Я устрою скандал. Я позвоню в «Нью-Йорк Таймс».

— Ну, ну. Дай мне подумать. Я ведь не уверен, что это их работа. Я говорю об Эфраима. Может быть, это затеял какой-нибудь из тамошних идиотов, которому захотелось прославиться. Я поеду туда и все объясню.

— Нет, — повторила Шошана. — Кто бы это ни был, ты не должен ехать в Израиль. Что касается твоего Эфраима, то он скорее всего скажет: «Я очень сожалею, но я ничего об этом не знал. Но поскольку вы здесь, займемся незаконченными делами». Ты думаешь, я их не знаю? Лучше, чем ты…

Авнер, пораженный, смотрел на жену. Она была права. Безусловно. Именно это сказал бы Эфраим. Во всех случаях. Независимо от того, знал он что-нибудь или нет. Независимо от того, был ли инициатором этого дела он или кто-нибудь другой.

— Геула должна ходить в детский сад, — сказал Авнер. — Мы не можем сторожить ее день и ночь. Мы должны работать. Я не думаю, что они действительно что-нибудь предпримут, но уверенным в этом быть, конечно, нельзя. Они вряд ли причинят ей вред, но могут ее увезти. У нас уже выбора не будет. Что же нам делать? Вот что — я позвоню своему брату. Я попрошу Бера приехать к нам.

— Где ты возьмешь деньги ему на билет? — спросила Шошана.

— Это я устрою, — сказал Авнер. — Не беспокойся.

Деньги он взял в долг у владельца такси, на котором работал. Обещал выплачивать их по частям, еженедельно. Его братишке, любимчику матери, был двадцать один год. Он только что отслужил в армии. Авнеру трудно было это себе представить. Для него он все еще был худеньким мальчишкой, которого мать оставляла на его попечение всякий раз, как он приезжал из армии на побывку. У Авнера обычно бывало не больше двух дней, но мать говорила: «Будь добр, посиди с ним сегодня, пока я схожу за покупками. Всего несколько часов».

Бер приехал. Он очень походил на отца. Авнер и сам хотел бы быть таким: голубоглазым блондином, похожим на немца больше, чем любой настоящий немец. Роста, однако, он был, невысокого. Отец в молодые свои годы был выше. И все же Бер был очень хорош собой: широкоплечий с узкой талией. Он, вероятно, это знал, и нахальная самодовольная усмешка кривила его тонкие губы.